Александр Сегень - Похоронный марш

Дома Анна Феоктистовна страдала, она особенно чувствовала присутствие за окнами и дверью страшного детоубийцы. Во дворе ее раздражали соседи, с которыми она и раньше-то не очень любила подолгу стоять. Она уволилась с картонажной фабрики и устроилась работать в метро — сидеть внизу у эскалатора в будке и смотреть, все ли в порядке. Поначалу это развлекало ее, она смотрела на непрерывный поток людей, видела, что жизнь движется во всех направлениях — вверх и вниз, направо и налево, взад и вперед — и страх исчезал, ведь им не страшно, не одиноко — вверх-вниз — ведь они еще не знают, что бога нет, хотя и говорят всегда, что нет его — вниз-вверх — они могут себе позволить это, потому что он всегда у них в душе. И греет, и готов принять в любую минуту и простить. Но горе тому, кто потеряет его, потому что тогда захочешь сказать: «Бога нет!» и не сможешь, не шевельнется язык промолвить страшный приговор душе. Вверх-вниз…

Проработав в метро год, Анна Феоктистовна устала от вечно мелькающей жизни. Люди бежали туда и сюда вчера и позавчера, сегодня точно так же, как полгода назад, а завтра с неменьшей бессмысленностью, чем сегодня. Она пыталась не смотреть, но все равно чувствовала, как вокруг нее сопит и булькает своей зловонной утробой Левиафан, каждый день пожирающий ее.

Вскоре после того, как Лешка вернулся из армии, Анна Феоктистовна уволилась из метро.

Монашка иногда брала ее в церковь. Анна Феоктистовна шла охотно и послушно, но в церкви оставалась рассеянной. Толпа верующих состояла из тех же людей, что струятся по платформам и эскалаторам, а молодой поп двигался и вел себя точно так же, как продавщица в колбасном отделе, и если старушки спрашивали его, как именно был распят Иисус Христос, он артистично раскидывал руки и даже набрасывал на физиономию кисловатую тень скорби и страдания, точно такую же, какая омрачила бы его лицевую мускулатуру, если бы он махнул полстакана водки. Анна Феоктистовна порывалась молиться, но не видела, куда направлять свои мольбы, образа пугали ее, они или с гневом взирали на ее безверие, или вдруг начинали казаться ей такими же беззащитными, как она сама.

Она бы поставила свечку, но свечечный торг возмущал ее — разве можно купить веру, за тем ли она пришла сюда? разве чтоб купить здесь спасение души за пару мятых рублей?

— Побойся бога, сынок, — сказала она продавцу свечей.

— Боюсь, бабуля, — ответил он совершенно равнодушно и перекрестился рукой, под мизинцем которой был зажат полтинник.

— Не могу я больше здеся, — говорила Анна Феоктистовна Монашке. — Не верю.

И уходила прочь.

Так подошло время ее последней осени.

— Добрый вечер! Роджер! Добрррр, — сказал внезапно Лешкин черный попугай, и Анна Феоктистовна очнулась. Эта телевизорная фраза, произнесенная в гортанной попугаячьей манере, точно звонок, прозвенела в ушах Анны Феоктистовны. Она подошла к телевизору и включила его. Показывали футбол. Наши футболисты топтались в штрафной площадке соперников и никак не могли забить. Голубая жизнь экрана вдруг показалась какой-то свежей, виданной давным-давно и с тех пор ужасно помолодевшей. Голубизна даже выглядела как-то ярче, как может голубеть лишь сочное майское небо. Не отрываясь, Анна Феоктистовна смотрела телевизор, пока не загудел сигнал уснувшим зрителям, что пора выключать.

На другой день Анна Феоктистовна включила телевизор с самого утра и смотрела все передачи. Особенно ей понравилась «Шахматная школа», а именно то, как деловито и в то же время небрежно переставлял шахматные фигуры ассистент ведущего. Вот так же и бог переставляет фигуры на земной доске, небрежно и в то же время разумно — с черной клетки на белую, с белой на черную, одних ест другими, королей отдает под смертельный мат пешек, слонов ценит меньше, чем ладью. Так если не подумала, то неосознанно почувствовала Анна Феоктистовна, и эта мысль вдруг заронила в ее душу слабый уголек надежды.

В программе «Время» огласили приказ командующего московским округом Лушева о параде на Красной площади, и в памяти Анны Феоктистовны всплыла стройная белая лошадь, гарцующая по камням Красной площади. Этот образ увлек ее воображение, и она все видела белое цоканье копыт, хотя уже смотрела вместе с Лешкой фильм «Дом, в котором я живу». Лишь когда на экране возникли пылающие цифры 1 9 4 1, она вздрогнула и сказала:

— Да, внучек, а дедушку твоего осколком убило в сорок-то этом первом году проклятом. Прямо в лоб ему, Кузьме Иванычу.