Рут Хоган - Мудрость Салли

– А, это сестра милосердия Мерси, – смеется Китти, – хотя я всегда называла ее сестрой немилосердия.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы осознать сказанное.

– Веришь или нет, – продолжила Китти, – меня воспитывали в монастыре. Папа служил в армии, а мама путешествовала вместе с ним, как и я до одиннадцати лет, когда они решили, что мне лучше остаться в одном месте ради образования. Уверена, они считали, что для меня это наилучший вариант, но на самом деле я была глубоко несчастна.

Китти умолкает, чтобы разлить чай в две бледно-розовые с серебром фарфоровые чашки из элегантного чайника из того же сервиза в стиле арт-деко.

– Мне никогда не удавалось вписываться в обстановку. Папа всегда говорил, что на поле лютиков и маргариток я бы была гладиолусом. Это никогда не было осознанным выбором, просто я такая, и все. Но в монастыре индивидуальность явно не поощряется, даже считается чем-то не совсем приличным. Сестра немилосердия Мерси считала страшным грехом посещение Святого Причастия без панталонов и получение святой воды с недовольной гримасой на лице.

Китти Мюриэль протягивает мне чашку чая и предлагает молочник. Помолвочное кольцо сверкает у нее на пальце, пока она ставит перед собой чашку и добавляет кусочек сахара серебряными щипцами. Леди Т. была бы в восторге.

– Задачей монастыря было превратить кучку маленьких школьниц в однородный класс молодых женщин, подходящих для брака, деторождения, праведной католической жизни, и почти ничего больше. Сестра Мерси с огромным удовольствием неустанно изводила меня из-за моих якобы недостатков: непослушность моих волос (неопрятно), танцы в коридорах (вызывающе) и моя неспособность приготовить приличный бисквитный торт («ты никогда не выйдешь замуж, Китти Мюриэль Эммануэль, если не умеешь приготовить даже такой простой пирог»). Все, что казалось мне сверкающим, волшебным и драгоценным, она превращала в тусклое, дешевое и безвкусное. Честное слово, дорогая, никто из моих мужчин не проявил особого интереса к моему умению печь пироги, и, в качестве наказания за ее невообразимую жестокость, сестра немилосердия Мерси приговорена к вечности, во всяком случае, символически, в месте, где она должна сносить не только картины, где дети Господа занимаются тем, что она назвала бы «мерзкой, грязной дьявольщиной», но и видеть настоящие, живые голые задницы и справление естественной нужды. Я чувствую, что должна сделать это для маленькой девочки, которой была.

Возможно, этим объясняется и ее стиль одежды – наполовину принцесса фей, наполовину уличная проститутка. Видимо, она всю жизнь боролась со строгими монастырскими правилами, которые терзали ее свободный дух, пока ей не удалось сбежать.

Китти Мюриэль, как и обещала, пригласила меня посмотреть платья ее матери, и когда мы допиваем чай, она ведет меня в спальню. Роскошный будуар с ягодного цвета бархатом, серебряными зеркалами, шелковыми неглиже и легкими боа из перьев. Ее туалетный столик усыпан жемчугами и бусами, а на полированной поверхности стоит ряд стеклянных флакончиков с духами и маленькая серебряная музыкальная шкатулка. И две фотографии в красивых рамках. На одной – щеголеватый мужчина лет тридцати, с темными глазами и довольно привлекательными усами, в элегантном костюме и фетровой шляпе. Он смотрит прямо в камеру, широко улыбаясь, жизнерадостный и уверенный в себе. На другой – маленькая девочка лет пяти. Идеальное сочетание светлых кудряшек, розовых щечек и милой улыбки. Но в глазах намек на что-то более необычное, более увлекательное, менее безопасное. На ней балетный наряд, и в момент снимка она явно танцевала. Китти Мюриэль проследила за моим взглядом и почувствовала замешательство.

– Смело можешь спрашивать, – говорит она, хотя в этом уже нет нужды. – Валентин был моим мужем.

Китти берет фотографию симпатичного молодого человека. Садится на край кровати, хлопает рукой по покрывалу, приглашая меня присоединиться, и когда я сажусь, чувствую легкий аромат ее духов – «Джой» от Жана Пату. Она протягивает мне фотографию.

– Когда мне было девятнадцать, мама и папа привезли меня на лето в Брайтон. Я бы предпочла юг Франции или Италию, но они устали от заграничных поездок, и мама очень хотела увидеть Королевский Павильон. Мы остановились в «Гранд-отеле» и гуляли по променаду, глазея на уличных артистов и заглядывая в сувенирные магазинчики. Мама была не в восторге. Она пыталась поддерживать видимость хорошего настроения, потому что знала – нам с папой очень весело, но через несколько дней ей надоело. Она сказала, что ей надоела эта «дешевка», и настояла, чтобы папа посетил с ней более изысканные места развлечений Брайтона. К счастью, к тому времени я успела подружиться с девушкой по имени Джози, которая тоже жила в «Гранд-отеле» с семьей. Она была немного старше меня, и мне разрешили гулять с ней по утрам, пока папа пытался удовлетворить мамины потребности в «высокой культуре». Сначала Джози была вполне мила, но быстро стало ясно – я для нее не больше, чем алиби. Она тайно крутила роман с молодым человеком, которого ее семья считала совершенно неподходящим, и ее прогулки со мной были лишь предлогом, чтобы встречаться с ним на променаде, где они гуляли, держась за руки, болтали и смеялись, совершенно не обращая на меня внимания. Было несложно убедить Джози отпустить меня гулять одну, чтобы позже встретиться и вернуться в отель вместе.