Людмила Потапчук - Не обижайте Здыхлика

Еще она вручила мне старомодную шелковую комбинацию. Не потому, что мне нечего было носить, хотя я и вправду взяла из дома очень мало вещей, а, как ни странно это прозвучит, в качестве маскировки. Я плохо слушала, когда она объясняла, и мало что поняла. Было лишь ясно, что пока я эту вещь ношу под одеждой, всем будет казаться, что фигура у меня как мешок с картошкой. А Георгий Георгиевич дал мне поддельные документы с фотографией новой меня.

Ясмин еще сказала очень странную фразу: «Когда все устроится, это пройдет само собой». Я не стала уточнять, было не до того.

Мне было очень неловко принимать от них все это. После того как я устроила в доме Ясмин и Георгия Георгиевича форменную истерику, кидаясь всем, что попадало мне под руку, в Константина Моисеевича, они вообще, как мне кажется, имели право меня тут же выставить. Приютили сиротку, а она оказалась бешеной собакой, вот прекрасно. Хорошо еще, что Ясмин сразу увела Аленушку, а то бы она, чего доброго, снова перестала бы разговаривать от страха. Я кричала, плакала, кидалась посудой, а этот, как его называет Георгий Георгиевич, Здыхлик Бессмяротный стоял по стойке смирно и даже не пытался оправдаться. Может, и не мог. А может, не хотел. Может, и вправду это не он убил отца по указке Малики. Может, и вправду он хотел его спасти. Ясмин считает, что так и есть, а Георгий Георгиевич не верит.

Так или иначе, я рада, что теперь живу самостоятельно. Я подала документы в медвуз, поселилась в общежитии как абитуриент, поступила учиться. Я сдавала экзамены, ощущая себя каким-то автоматом по выдаче знаний, я лежала ночами на жесткой койке, стараясь плакать так тихо, чтобы не разбудить соседок по комнате, наутро шла на общую кухню готовить завтрак. Я помогала соседкам готовиться к экзаменам. Они быстро поняли, что в этом от меня есть толк, но дружить со мной не спешили – очень уж я была страшненькая и к тому же не вступала в разговоры, не ходила с ними гулять, не сидела допоздна за чашкой чая, а то и чего покрепче. Не обсуждала с ними мальчиков. В общем, прекрасно вписывалась в образ уродливой зубрилки, которой ничего, кроме учебы, не интересно. Ни дружба, ни любовь – ничего.

Я легко поступила, да и учиться мне легко – все как всегда, тут ничего нового. Я живу в общаге, ем в студенческой столовой. Деньги пока есть, трачу я экономно.

У меня нет друзей, мне не с кем поговорить о том, что мои родители умерли и я совсем одна.

Я иду, пиная ногами сухие листья, и вдруг чувствую, что на меня кто-то смотрит. Это ненормально, люди обычно отводят от меня взгляд. Я поднимаю глаза. Я вздрагиваю.

Это же его я тогда видела на станции в том маленьком городке!

Он уже не босиком – да и странно было бы, осень все-таки. Вполне прилично одет – ни спортивных штанов, ни жилетки на голое тело. За спиной небольшой рюкзак. Глаза все такие же удивительно-звездные. Я его узнала, и не удивительно – он мне все время вспоминается, но ведь он-то, он ни за что не должен меня сейчас узнавать! Я же выгляжу, спасибо Ясмин, как полусгнивший труп! Зачем он стоит и смотрит на меня, как на картину в музее?

– Вот я тебя и нашел, – говорит он. И улыбается.

– Я тебя не знаю.

– Ай, мама, как некрасиво врать! А кто слушал мой дудук в электричке и краснел как свекла? Кто гонялся за прыщавым грабителем по пересеченной местности, как лев за молодой серной?

– Я правда не знаю, кто ты.

– Алик.

– Та… Тая.

– Ну вот и знакомы.

– Хорошо, но как ты меня узнал? Никто не узнает.

– А, ты про это? – он медленно проводит ладонью по моей щеке. – Обычная маскировка, что, я сам, думаешь, так не умею? Ты имела счастье лицезреть меня в костюме туземного оборвыша и о чем-то еще спрашиваешь?

– Но никто, кроме тебя…

– Они просто не смотрят в твои глаза.

Мне тоже хочется провести рукой по его щеке, но я сдерживаюсь.

Как же с ним хорошо. Я могу ему рассказать обо всем. Ну, почти обо всем – кое во что он просто не поверит. Я и рассказываю. А он слушает. Его рассказы не менее удивительны, чем мои. Как говорила в подобных случаях Клуша, если про такое книгу написать, все подумают: наврали. Как мне жаль его мать и отца. Как я хочу вернуть ему родину. Как я хочу отдать ему все, что у меня есть, хотя у меня ничего и нет. Кожу бы с себя сняла, только бы ему было хорошо.

Он провожает меня до общаги. Я не хочу с ним расставаться, и он это видит. Говорит, что ему надо упражняться, достает свой удивительный инструмент и играет, играет, а я плачу.

Мы обнимаемся.