Даша Берег - Три времени года в бутылочном стекле

– А что, в Кемерово лучше?

«Я такая» мягко улыбнулась и отрицательно покачала головой:

– Нет, не лучше. Я, вообще, люблю, когда тепло. Мне бы родиться как раз на юге. А тут еще и зимняя Олимпиада… Я думаю, будет интересный проект!

«Проект у нее интересный будет!» – злобно думала Ада, застегивая пуховик. Позвонил Кирилл, предложил подвезти до дома, и она попыталась отказаться, понимая, что перегар при близком контакте выдаст ее с головой.

– Да я уже подъехал, если честно, – смущенно признался брат, – выходи, давай.

Но сначала они, конечно, заехали в «Примадент». Брат стойко молчал всю дорогу, изредка поглядывая, как она агрессивно жует мятную жвачку, но, уже припарковавшись, сдался:

– Адель… – нерешительно начал он, пряча глаза.

– Молчи, – остановила его Ада, – Кир, молчи, ладно? Иначе я закричу.

Кирилл тяжело вздохнул, но промолчал.

В «Примаденте» Ада снова было уставилась на плакат с зубной пастой, когда на них с братом с разбегу налетела Юля.

– Как жить на свете хорошо, братцы и сестрицы! – засмеялась она, вклинившись между ними и приобняв каждого за плечи. Юля была в расстегнутой куртке, свежая, румяная с мороза, от нее пахло пряным парфюмом и свежим хлебом. – А я сегодня утром только вернулась с отпуска, отоспалась, на работу – послезавтра, а я что-то так по всем заскучала, и решила заскочить, попроведовать, сувенирчики отдать! Тебе, Кирка, я такой шарф из Парижа классный привезла, ты просто упадешь…

– Ну, как тебе Европа? – нарочито весело спросил Кирилл, пока Юля наматывала ему на шею пушистый шарф в дичайшую ярко-красную клетку. – Слушай, ну я теперь просто француз какой-то…

Юля радостно загоготала и на эмоциях хорошенько приложила своей ручищей Аду по плечу.

– Европа охрененная! Красотища везде, фотографий сделала уйму! А какой Париж красивый – вот, точно говорят, увидел – и помер от восторга! Обязательно надо там побывать! Вот мне теперь – хоть потоп, вообще на все наплевать, я впечатлений на всю жизнь получила. Все деньги, до копейки, потратила, но хорошо-то как! Адка, а тебе брелок дам, – и она высыпала на столик целую кучу маленьких брелоков, – выбирай!

– Спасибо, – сказала Ада, сделав для приличия вид, что выбирает, но, на самом деле, взяв первый попавшийся. Это оказалась золотистая Эйфелева башня. Банально и символично.

Юля продолжала задорно тараторить, заражая постепенно своим весельем и Кирилла, который тоже начал искренне смеяться в ответ и сыпать своими обычными остротами. Голова Ады грозила лопнуть в любую минуту, она ничего не ела со вчерашнего дня и еле стояла на ногах, а от того, что кому-то было так распрекрасно в этот же самый момент, хотелось раскричаться в голос от отчаяния.

– Кир, дай ключи, я подожду тебя в машине, – тихо сказала она брату. Тот посмотрел на нее то ли с жалостью, то ли с укором, но ключи дал, – пока, Юля, спасибо за брелок.

– Простыла она, хреново себя чувствует, – услышала она оправдания брата.

– Адка, выздоравливай! – прокричала Юля ей вслед.

Сев в машину, Ада обняла себя руками и прислонилась лбом к бардачку. Весь стабильный мир, возникший вокруг нее благодаря, наверное, стабильному Денису, распадался на части и частями этими летел ко всем чертям. Пошел снег. В поздних сумерках он был похож на куски молочной пенки. Зима, наступившая в ноябре, никак не хотела кончаться. В Таиланде было уже темно, как ночью, и вечное лето. Ада замерзла, и, заведя машину, включила климат-контроль на плюс 27, как на юге. На юге хорошо. Она порылась в компакт-дисках брата и с удивлением достала «Boney M» – совсем не в его вкусе, но, действительно, ностальгично. Она нашла «Never Never Change Your Lovers» и нажала на «Play». Когда ей было лет восемь, эта песня каждым летним вечером доносилась с соседнего балкона.

– Ю энд ай уо финишед, ай воз фру виф ю… – тихонько начала поскуливать Ада, и все вокруг – и зима, и «Примадент», и Кирилловская «Митсубиси» стало исчезать.

Она видела дождливый летний вечер, пустой автобус и красивого – теперь-то она точно знала, что это было так! – мужчину в пижонском пальто. Мужчина напророчил ей любовь, но исполнить свои пророчества не смог. Она видела себя совсем юной девчонкой, у которой впереди вся жизнь, и мог быть и Париж, и Таиланд, но девчонка зачем-то махала рукой улыбающемуся ей мужчине, а позади него тенью стояла женщина в цветастом платье, и она будет стоять там всегда. Они видела вино, которое сама себе разливала по бокалам – белое, красное, вино кружило голову и превращало ее в звездатую дрянь, которой она мечтала быть в детстве, хитрую и умную, но никто это ее воплощение так и не увидел, и не оценил. Она видела отца и дядю, спорящих на лавочке в одинаковых тельняшках, они одновременно поворачивали к ней головы и щурили глаза. На них хотелось напрыгнуть сзади, как это сделала сегодня Юля, и крепко обнять, но быть при этом маленькой девчонкой с еще большим, астаховским носом. Она видела себя сидящей на корточках перед пьяным братом, видела, как они обмениваются своим горем – брат молча, она с плачем, но горя все равно было на них поровну, видела лающего Желтопса, у которого был небольшой шанс в следующий раз снова родиться человеком. Она видела себя вчерашнюю со стороны – сидящую под дверью, глушащую шампанское, имеющую право на выбор и выбор этот сделавшую, и засыпающую за столом, посреди пустых бутылок и окурков. Она видела город Сочи, в котором никогда не была, и будущую Олимпиаду, она видела даже саму себя, одиноко скрючившуюся в машине под диско семидесятых. Шесть пятилеток пролетели, как сон.