Анатолий Агарков - Три напрасных года

— Набирается семнадцатая рота! — приземистый майор ткнулся подслеповатым взглядом в список личного состава.

— Абросимов,… Авдюков,… Агапов…, — голос, однако, хорошо поставленный командирский голос, далеко разносился по широкому плацу.

— Бегом! Бегом! Чего ноги волочите, как беременные тараканы.

Подхватив пожитки, мы выбегали на плац.

— В колонну по шесть становись! — верещал начальник областного призывного пункта.

Что делать — строимся в колонну. Наша задача — подчиняться, а уж кому командовать всегда найдутся. Вон от дверей штаба в нашу сторону направили стопы трое военных в морской форме, с чёрными погонами в зелёной окантовке — старший лейтенант, мичман и старшина первой, кажется, статьи.

Майор закончил орать по списку, осмотрел критически нестройную колонну из девяти десятков новобранцев.

— Равняйсь! Смирно!

Махнул рукой подходящему старлею:

— Забирай.

Они обменялись рукопожатием.

Мичман с высоты двухметрового роста орлиным взором окинул наши ряды.

— Подравнялись. Чемоданчики в руки, мешочки на пле-ЧО! Прямо ша-ГОМ марш!

Вот это голос! И выправка у него военная — старлей-то с брюшком. А старшина — меланхолик какой-то.

Мы тронулись, пытаясь шагать в ногу. За спинами родился шум и выплеснулся в свисты, крики, улюлюканье:

— Шнурки!

Во как! Быстро! Пять минут назад плечом к плечу стояли, а теперь….

Но и наши острословы не остались в долгу:

— Сапоги! Шурупы! Салажня!

Сапоги — понятно. Шурупы — это от пилоток. Салаги? Салаги они и есть.

В электричке, пока добирались с Челябинск-Южного до Челябинск-Главного, познакомились с «покупателями». Старлей Ежов, он же замполит одиннадцатой роты, объяснил, что предстоит нам службу начать в Отдельном Учебном Отряде Морских Специалистов пограничных войск Комитета Государственной Безопасности при Совете министров СССР. Как записано, так и прозвучало. Что отбирали нас по особым критериям и очень тщательно.

Во-первых, интеллект — выше среднего. Одиннадцатая рота, хоть и принадлежит к электромеханической школе, которая готовит мотористов на корабли и электриков, но имеет свою специфику. Кроме пограничной и морской подготовки, дизелей и генераторов, должны мы освоить, знать и применять лоцию, ППСС (правила предупреждения столкновения судов), кораблевождение и много других преинтереснейших наук (например, флажный семафор и азбуку Морзе). Корочки, которые вручают по окончании ОУОМСа, дают нам право обслуживать не только дизеля до 1000 лошадиных сил на всех судах (даже океанских), но и управлять любым транспортным (водным, разумеется) средством на реках и в акваториях портов. Буксиром, например.

Во-вторых, с патриотизмом, нравственностью и законом у нас должно быть всё в ажуре. То есть — не судился, не привлекался, не приводился. В связях, нас порочащих, не замечались.

В-третьих, к здоровьишку претензий нет. Всё тяготы и лишения — без ропота и себе не в ущерб. Не только уметь плавать и воды не бояться, но и качку терпеть, аппетита не теряя, голодать, если потребуется (как Зиганшин — помните?). Ну и врагу спуска не давать — чтить и преумножать славу наших доблестных предков. Чёрной и полосатой смертью называли моряков фашисты. Не зря, должно быть.

Короче, старлей с нами, а я с Вами провёл политбеседу. Не знаю, как у Вас — наши носы поползли вверх. Ещё бы — элитные войска, надёжа и опора всего могучего Советского Союза. Мы так всё поняли и загордились ужасно. С тем приехали на вокзал, с тем и стояли строем на перроне, желая соответствовать.

Ежов и мичман Титов куда-то пропали. В сторонке курил старшина Пестов. Его меланхолия объяснялась легко и просто — приказ министра обороны нас призвавший, его демобилизовал. Он уже трижды за последние два года побывал дома, приезжая за новобранцами. И теперь его дембельский чемоданчик под отчим кровом в Верхнем Уфалее (город такой в Челябинской области). Осталось — нас сопроводить в Анапу и в штаб за документами. Он теперь в мыслях — гражданский человек, дни считает. Ну а нам — годы и месяцы. Курили в рукав, стоя в строю, хотя, растворись по перрону — Пестов и бровью бы не повёл.

Какой-то бич вокзальный подваливает. Я — крайний, меня и теребит за рукав.