Даша Берег - Три времени года в бутылочном стекле

– Ты не можешь вот так взять и все разрушить, – твердил Денис, – не можешь!

– Я могу. Я могу. Я могу, – срывающимся голосом твердила она в ответ. Двери в квартире были те же, что и при бабушке, и слышимость была отличная.

– Что ты хочешь, чтобы я сделал?

– Чтобы ты ушел.

– Я никуда отсюда не уйду.

– Уйдешь, – устало проговорила Ада, – в девять тридцать, как обычно.

Для Дениса их связь всегда имела привкус некого божественного откровения, подарка судьбы, ему нравилось проводить временные параллели в их жизнях, его приводило в восторг их неожиданное и случайное двойное пересечение. Аде на это было плевать, случайностей в жизни было навалом, ни в Бога, ни в судьбу она не верила, ей важно было только быть вместе с ним, дышать вместе с ним, мечтать вместе с ним… Но и через пять лет мечты остались мечтами. Не исполнилась ни одна.

– Дай мне время. Я все решу.

– Время кончилось. Я кончилась.

Ада начала тихонько всхлипывать от жалости к себе.

– Дай мне время. Все решится. Ада… Я даю тебе всего себя…

– Мне не нужен весь ты, мне нужно, чтобы ТАМ ничего не было! – почти закричала Ада, развернувшись лицом к двери, и в этот момент ей вдруг все стало ясно.

Ада не знала, как выглядит Денисовская жена и их дети, не знала, что они любят, что умеют, чем живут. Она видела ее лишь однажды – в летнем парке 1995 года, но запомнила лишь тонкую фигурку и цветастое платье. Иногда, мучаясь бессонницей от очередного темного осадка после ухода Дениса, она напрягала память изо всех сил, чтобы увидеть ее лицо, но та встреча была слишком мимолетной и незначительной, и лицо не появлялось.

– А какая она, твоя жена? – спрашивала иногда Ада у Дениса, разглаживая ладонью одеяло у него на груди.

– Просто женщина… – нехотя отвечал тот и переводил разговор в другое русло. Семья Дениса всегда была негласным табу в их отношениях.

Но, сидя на полу перед закрытой дверью, Ада вдруг впервые поняла, что дело не в том, что в ее любви не появился смысл, дело вообще не в любви, а дело – в ненависти. Ненависть появилась не сразу, но, появившись, постепенно обесценила Адину любовь к Денису в принципе, и незаметно вышла на первый план. Его жена, дети – съедали ее жизнь, крупица за крупицей, сковывали ее желания, ограничивали место для шага вперед. Даже если бы Денис развелся – вчера, сегодня, завтра – ничего бы у них уже не получилось, Ада бы не смогла смириться ни с тем, что жена, пусть даже уже бывшая, все равно где-то есть, дети – их дети, не Адины – все равно где-то есть, она не смогла бы смириться даже с тем, что они были. Ненависть к ним бы все равно осталась, а жить с ненавистью невозможно. Невозможно. По сути, Денис Молотов всегда был для нее неприкасаемым.

И все встало на свои места.

– Уходи, – прошептала Ада, приложив к двери обе ладони, и прощаясь с ним окончательно, прощаясь со своей последней пятилеткой, – уходи, пожалуйста…

– Не уйду, – ответил он, но голос его сорвался.

Денис ушел в девять тридцать вечера, как и все пять лет до этого. Ада догадывалась, что, возможно, он придет еще, и точно будет звонить, но от сердца у нее впервые за последние три дня отлегло, и его заполнила глухая, но даже чем-то приятная пустота. Она пошла на кухню и достала шампанское из холодильника. Дно замерло в ожидании.

Ей вспомнилось, как Кирилл рассказывал про то, как Олежик, завалившийся на работу уже поддатый, ближе к вечеру решил повторить фрагмент из какого-то фильма, где герой разливает бутылку шампанского сразу в четыре бокала, стоящих в ряд, и залпом выпивает один за другим. Для Олежика в тот раз, конечно же, все окончилось фатально. «Вот дурак!» – смеялась Ада, но дурной пример всегда заразителен.

Словно испытывая угрызения совести за то, что слишком долго не прикасалась к бутылке, Ада достала высокие, тоже икееевские, бокалы и выставила их в ряд на кухонном столе. Первым был брют, бутылка открылась легко, с дымком, и напиток запузырился. Не откладывая дело в дальний ящик, Ада бодро схватила первый бокал.

Сукачев, свободный, милый, решительный Сукачев пел не с ноутбука, а откуда-то с потолка. Ада, раскачиваясь на табуретке, плавно, как дирижер, размахивала руками, помогая ему подбирать ноты и находить слова. Пузырьки от шампанского жгли язык и лопались на затылке. Душа, опустошенная за последние три дня и пять лет, постепенно наполнялась. После брюта «Российское полусладкое» казалось похожим на любимую Борисом «Грушевку».