Марина Москвина - Кентавр и Маруся

— Гуд ивнинг, господа! Цирк Шеллиттоначинает представление!

С этими словами директор откинул мерцающий синий полог кулисы, а на манеже, разбрасывая опилки, появилась вороная лошадь с наездником в маске и плаще. В одной руке всадник держал поводья, в другой — сияющую в золотом луче трубу. Сделав пару эффектных кругов по манежу, он вскинул трубу и заиграл.

Волнующая, волшебная, его музыка уносила зрителей и артистов из этого расколотого опустошенного мира, отыскивая прибежище в сердце, будто бродячее шапитопревратилось в Ноев ковчег, где оказались те, кого выбрал Ной, чтобы спасти от Потопа. В наличии имелась даже белая птица, которая могла бы возвестить людям об избавлении от непостижимой всеобщей беды, будь на это хотя бы крошечная надежда.

Восторженный шепот пронесся по рядам, так был прекрасен таинственный незнакомец на вороном коне в белой манишке с бабочкой и сверкающем блестками рединготе, никто ни в жизнь не узнал бы в нем Иону Блюмкина, если б не Асенька, которая сразу все поняла и вскрикнула: «Мамочки мои! Да это же Иона!»

— Иона?!

— Точно! Блюмкин!

— ЙошкаБлюмкин! Как я его сразу не узнал?

Свист, топот, аплодисменты кого бы угодно выбили из седла. Однако Иона, и будучи разоблаченным, не выпал из образа: гнул свою линию загадочного мистера Икс, извлекая из трубы непомерной силы и поразительной красоты звуки — в безукоризненной чистоте, с которой он исполнял труднейшие пассажи, и все это — я повторяю — подымаясь и опускаясь верхом на вороной, словно катерок на волне.

Иона до того преобразился, даже Ботик был обескуражен, хотя он лично привел друга в цирк, узнав от Пенелопскерово плачевном состоянии оркестра. В поисках подходящих музыкантов неутомимый Шеллиттовесь Витебск обежал — слушал старичков, зажигавших по ресторанам и трактирам, свадебных скрипачей, столетнего органиста Янкеляиз костела святой Варвары, сивых лабухов, некогда служивших в полицейском оркестре.

Не то.

И вдруг является Иона с начищенной трубой, за которую Шеллиттосхватился, как утопающий за соломинку. Едва услышав короткую неаполитанскую песенку «О! Мама!», которую напевал еще в детстве Зюсимаэстро Джованни, директор загудел:

— Good!!! Goood!!!

И понеслось!

Номер осложнялся тем, что Иона совсем не умел держаться в седле. Ничего, к нему вывели понятливую смирную Эфиопку — даром, что знойной угольной масти с искрой во лбу — само послушание.

Когда же она в такт арии «Сердце, ты снова огнем любви объято» двинула испанским шагом, самостоятельно сменив его на пиафи курбет, Дора, сидя у шатра на лавочке, встрепенулась.

— Voi Va Voy! Кто ж там наигрывает мою любимую арию Розалинды, еще и на трубе? Только сынок умеет вот так задеть струны души … Кстати, где он болтается? Нет, напрасно я уступила первое отделение Ларе. Надо было идти самой. Сначала всегда все самое интересное…

Не переставая танцевать и гарцевать, не выбиваясь из ритма, Эфиопка грациозно удалилась с манежа именно тогда, когда финальная нота взвилась к верхним галеркам и забилась, как заплутавшая голубка, под куполом, хотя Иона давно опустил трубу.

Грянули на своих рожках, сопелочкахи гармошках супруги Пенелопскеры. А на арену выбежала Аве Мария с наездницей — дочкой ШеллиттоЭммой, которая не только перелетала через ленты и обручи, но в такт музыки, стоя на лошади, прыгала через скакалочку.

Как только лошадь скрылась за кулисами, штальмейстеробъявил:

— Белорусский Гулливер — Лука Махонкин! Самый большой человек мира. Первое представление! И заслуженный русский борец Иван ИванычГром, убивающий быка кулаком! Греко-римская борьба по французским правилам. Битва титанов на арене нашего шапито!

Публика стихла, забыв про семечки и папиросы, когда из темного прохода, склонив голову, появился чудовищного роста акромегал, одетыйв алые шаровары, белую вышиванкуи турецкую шапочку с кисточкой. За ним, раскачиваясь на мосластых ногах, обтянутых трико, вышел на арену Иван Гром. Его пожилое волосатое тело казалось старой корягой, сучковатые бугры мышц выпирали из полосатой майки там, где надо и не надо. Они встали враскорякуи вперилисьдруг в друга злыми глазами.

Та-та-та, тааа! Отрывистый сухой барабанный треск объявил начало поединка. Иваныч, оттопырив нафабренные усы, бросился вперед, ловким натренированным движением произвел захват Луки и попытался приподнять великана за пояс.

Публика взвыла от этакой наглости заслуженного борца — он едва доходил Луке до грудного соска, а весом Лука был не меньше десяти пудов, считай, вдвое тяжелее Иваныча. Иван Иванычкрякнул, покраснел, как рак в кипятке, но не отпустил Луку.