Марина Москвина - Кентавр и Маруся

В тот же вечер Томпсон потчевал соотечественника «иерусалимской слезой» и сам готов был проливать слезы, слыша родную английскую речь, как перцем приправленную йоркширским акцентом.

Откуда взялся йоркширец в польской глуши? Поговаривали, что он ударил ножом собутыльника в пабе на окраине Глазго, а тот возьми и испусти дух. Дабы избежать виселицы, Бэрдсвинтил из Англии, укрывшись в канатном ящике голландского клипера, искал счастья в негостеприимной Гааге, вкусил горький хлеб изгнанника и, окрыленный неясной надеждой, устремился в Россию, где этот флибустьер как нельзя болеекстати пришелся к цирковому двору, научился скакать под брюхом цыганской лошади, орудовать шамберьером не хуже самого Гоцци, а также ловко метать ножи в дочку Томпсона Иветту, наездницу и акробатку. Он ставил ее у доски и, отойдя на десять с половиной шагов, бросал нож. Нож описывал круг около головы Иветтыи впивался в доску. Метальщиков было мало в те времена, и номер пользовался большим успехом.

Вскоре Бэрдженился на ней и стал правой рукой хозяина. Мистер Томпсон подарил им на свадьбу серебряные ложки с объеденными краями, что немудрено: в семье Томпсона ими постоянно пользовались, тем более что на ручке одной из ложек, помимо пробы, значился год изготовления — 1860.

Томпсон был редкий скряга. Причем с годами он становился все скареднейи сварливей. О его скупердяйствеходили сказания. Говорят, перед тем как отдать богу душу, он с тяжелым вздохом отдал своей Зоре Моисеевне заначенныесбережения. Вдруг ему полегчало. И что вы думаете? Мистер Томпсон в непозволительных выражениях потребовал, чтобы жена вернула деньги!

Однако с чем он категорически был не готов расстаться, что — будь ему доступны методы алхимиков — он взял бы с собой в последнее турне, откуда никто не возвращался — так это его дорогое детище, его шапито.

Трижды Томпсон, будучи на смертном одре, окруженный плачущей родней, объявлял побледневшими губами, дескать, пробил час и он оставляет цирк на попечение своего преемника — Бэрда, на что опечаленный метальщик ножей скорбно отзывался:

— Good, good…

…И дважды Томпсон забирал свои слова обратно!

При этом зять цедил сквозь зубы:

— З-засранец!

Но — увы, нет средства, коим можно было бы избегнуть смерти, надо всеми царит она безраздельно. А тому, кто пока на плаву, надо вычерпать воду из лодки своей и легко и весело к иным берегам устремиться…

Так Бэрд Шеллиттостал законным наследником бродячего кратера со всеми лилипутами, наездниками, цыганами и уже старым силачом Иванычем. Того самого шапито, куда угораздило попасть нашего Ботика — двадцать восьмого августа 1915 года — по честно заработанной контрамарке.

На рассвете они с Пашкой«прогоняли» коней, потом, взмыленные, метались между конюшней и ареной на посылках у наездниц, а после мыли разгоряченных лошадей и «вышагивали» их вокруг шатра, давая остыть.

Премьеру знаменовало выступление местного великана Луки Махонкина, которого Шеллиттоза версту приметил на базарной площади.

Бэрдшел, мрачно оглядывая окрестности, невеселые думы одолевали его.

На второй год войны у него из цирка забрали в солдаты «человека без костей», за ним — шпагоглотателя, а следом — эквилибриста на бутылках и стульях. Из-за границы больше никто не приезжал, какоетам! Мировые звезды спешно покидали Россию, увозя дрессированных тигров, львов и слонов, как магнитом притягивающих публику.

Сборы упали. К своим номерам приходилось добавлять чуть ли не петрушечников или базарных канатоходцев с кипящим самоваром.

— З-засранцы, — думал Шеллитто. — Осталось мне вывести на арену шарманщика с попугаем на плече.

Тут-то Бэрдуи улыбнулась неслыханная удача — он узрел великана!

Бэрдостолбенел.

— Good, good… — подумал он и, словно камышовый кот, — тихим пружинящим шагом — двинулся навстречу своей фортуне.

Чем ближе Бэрдподходил, тем сильнее билось его сердце. В уме он уже подсчитывал барыши, которые этот рыцарь наживы, корсар с каперской грамотой, размечтался огрести, заманив витебского верзилу на представление. Да он и сам был ошеломлен чуть ли не трехметровым исполином, разгуливающим с тростью по базару! Особенно когда приблизился к великану вплотную — лбом он уперся в пряжку его ремня. Зато сапоги, едва доходившие Махонкинудо колена, достигали пупка директора шапито.

Мозг Шеллиттозаработал на пределе, голова пошла кругом, как у пьяного, он уже заранее предвкушал, какой фурор вызовет появление на арене этакого мастодонта. Поэтому Бэрдучтиво представился Гулливеру и без всяких околичностей предложил ему бенефис и «губернаторский» гонорар. А получив согласие, в припадке великодушия поставил Луку на «казенное» довольствие.