Виржини Гримальди - Аромат счастья сильнее в дождь

Акушерка приподняла твою футболку и прижала датчик к животу. Двинула его в сторону, скользнула им, и еще, и еще. Потом она молча вышла из палаты.

Ты подняла глаза к небу, сказав, что если поломка, то это всегда случается именно с нами. Я улыбнулся, надеясь, что у них есть запасное оборудование.

Вскоре акушерка вернулась вместе с молодым человеком, который представился интерном. Он вез тележку с другим аппаратом УЗИ. Он спросил, ощущаешь ли ты движения ребенка. Смеясь, ты ответила, что наверняка она готовится к ответственному шагу и потому ведет себя спокойно уже несколько часов.

Интерн опять намазал тебя гелем и положил прибор на твой огромный живот. Как раз под ним наша дочь сейчас собиралась в свой трудный путь и вскоре должна была прийти к нам. Он заскользил датчиком в разных направлениях. Снова и снова.

Экран был повернут лицом к нему, так что мы не могли ничего рассмотреть. Но я увидел, что брови интерна сдвинулись.

Мне все стало ясно раньше, чем тебе.

Я не осмеливался на тебя посмотреть, не хотел, чтобы ты узнала.

Но слезы, которых я не в состоянии был сдержать, открыли тебе правду.

Ты поняла. Я увидел в твоих глазах ужас.

Оставались несколько секунд, когда все еще было возможно, хотя уже и не могло быть таковым: неисправность устройства, некомпетентность интерна, случайная кратковременная остановка сердца перед решающим усилием. Но потом голос медика развеял наши последние надежды…

Он выразил сожаление: сердце ребенка больше не билось.

Свет в палате продолжал гореть, шум в коридоре не прекратился, так же продолжали сновать туда-сюда врачи и медсестры, мир вращаться не перестал. Но начиная с этого мгновения наши с тобой сердца стали биться с чуть меньшей силой.

Боль — это бумеранг. Если очень постараться бросить его подальше, он непременно вернется прямо тебе на голову.

Можно сделать вид, что ее не существует, попробовать никогда не говорить о ней, но она продолжает присутствовать в нас, затаившись в самой глубине нашего существа, и ждет малейшей возможности, чтобы вновь заструиться по нашим венам.

Мне было настолько больно, что я думала, что умру. Я даже этого хотела. Исчезнуть, чтобы навсегда перестать чувствовать. Но оставался Жюль.

Я думала, если я перестану об этом говорить, то можно будет сделать так, будто этого никогда с нами не происходило.

Я думала, что, если запретить себе об этом думать, со временем воспоминание станет таким неясным и расплывчатым, что вроде как и не будет вовсе нам принадлежать.

Уход Бена дал выход этой затаенной боли.

Я не просто потеряла мужчину своей жизни, но и того, с кем я через это прошла. Он присутствовал во всех моих воспоминаниях о ней . Он был тем, кто все знал. Расставшись со мной, он забирал с собой все, что у меня оставалось от нее .

Письма Бена заставили меня понять это до конца.

Бумерангом по голове — это всегда больно.

Они много раз брали у тебя кровь.

Они задали тебе много вопросов.

Социальный работник объяснила тебе, что должно было произойти дальше. Роды должны пройти естественным образом, а потом можно было выбирать — видеть ребенка или нет, записывать его как члена семьи или нет, организовывать похороны либо нет. Она спросила, все ли мы поняли, мы ответили «да», хотя на самом деле ничего не понимали.

Когда психолог поинтересовался, есть ли у нас к нему вопросы, ты спросила, смогут ли они оживить нашу дочь, когда она родится?

Поместили нас в то же самое родильное отделение, где пятнадцать месяцев назад появился на свет Жюль.

Тебе сказали, что могут прямо сейчас сделать перидуральную анестезию. Ты пожала плечами. Разве можно было чем-то заглушить твою боль?

Мы ждали нашу дочь молча.

Из соседних палат доносились крики новорожденных.

Мы не отпускали рук друг друга.

Теперь им не нужно было заставлять тебя тужиться. Ты словно хотела вытолкнуть ее сама, чтобы она поскорее покинула твое тело, где она уже не была в безопасности.

Мы хотели остаться с ней наедине.

С нашей маленькой Амброй.

У нее были длинные тонкие пальчики и крошечный нос. Такой же, как у ее старшего братишки. Уверен, что глаза у нее тоже голубые. Она была очень красивой. Казалось, она просто спит.