Симона Бовуар - Воспоминания благовоспитанной девицы

В какой-то год на фортепьянном прослушивании она позволила себе вольность, граничившую со скандалом. Торжественная зала была полна народа. В первых рядах, потряхивая бантами, кудрями и локонами, ждали очереди блеснуть талантами разодетые в свои лучшие платья девочки. Позади них в шелковых блузках и белых перчатках восседали преподавательницы и надзирательницы. В глубине залы расположились родители и приглашенные. Заза, одетая в платье из голубой тафты, играла пьесу, которую мадам Мабий считала слишком сложной для своей дочери; обычно Заза смазывала несколько тактов, но на этот раз исполнила все без ошибки. Бросив на мать торжествующий взгляд, она высунула язык. Расфранченные девочки испуганно съежились; лица учительниц выразили порицание. Но когда Заза спустилась с эстрады, мать поцеловала ее так весело, что никто не осмелился ее ругать. В моих глазах это был подвиг, окруживший Зазу ореолом славы. При всей моей послушности правилам, нормам, предрассудкам, мне импонировали новизна и непринужденность. Бойкость и независимость Зазы меня завораживали.

Я долго не понимала, какое место эта дружба заняла в моей жизни; как и в раннем детстве, я не умела назвать происходившее во мне. Меня приучили смешивать то, что есть, с тем, что должно быть: я не искала, что кроется за словами. Мне внушили, что я испытываю нежную привязанность ко всем членам семьи, включая самых дальних кузенов и кузин. Что касается родителей и сестры, то их я любила: это слово соединяло в себе все. Оттенки чувств, их изменчивость не имели права на существование. Заза была моей лучшей подругой — к этому нечего было добавить. В разумном сердце дружба занимает достойное место, но она лишена таинственного сияния Любви или благородства дочерних чувств. Я не пыталась нарушить эту иерархию.

В тот год, как и во все предыдущие, октябрь принес с собой радостное оживление начала занятий. Новые книги хрустели в руках и дивно пахли. Сидя в кожаном кресле, я упоенно мечтала о будущем.

Мои ожидания не оправдались. Люксембургский сад встретил меня запахами и ржавыми цветами осени, но они меня больше не трогали; небесная синева поблекла. На уроках мне было скучно; я покорно выполняла задания, но в двери школы входила без радости. Я вновь обрела все, что оставила, но ничего не узнавала: моя прежняя жизнь как будто выцвела, потеряла вкус. У меня было все, но руки мои были пусты. Шагая рядом с мамой по бульвару Распай, я вдруг с ужасом подумала: «Что же будет дальше? Неужели в этом и состоит моя жизнь? Неужели так будет всегда?» При мысли, что всю жизнь я буду однообразно нанизывать друг за другом недели, месяцы, годы без малейшего проблеска надежды, ожидания чего-то, у меня перехватило дыхание. Точно мир вдруг взял да и умер. Я не знала, как назвать эту тоску.

Неделю-другую я так и жила, коротая время день за днем, нехотя волоча ноги. Однажды я раздевалась в вестибюле школы, как вдруг появилась Заза. Мы заговорили. Сразу пошли рассказы, комментарии; слова кипели у меня на губах, а в груди кружились тысячи солнц. Вне себя от радости, я подумала: «Вот кого мне не хватало». Я так плохо разбиралась в собственном сердце, что мне даже не приходило в голову сказать себе: «Мне плохо потому, что ее нет». Чтобы осознать, как она мне нужна, потребовалось ее присутствие. Для меня это было молниеносным прозрением. Все условности, приличия, шаблоны вдруг разлетелись вдребезги, и на меня нахлынули чувства, не предусмотренные никаким сводом законов. Я парила над землей, поднимаемая волной радости бурной и чистой, как родник, и несокрушимой, как гранит. Несколько дней спустя я пришла в школу раньше, с недоумением посмотрела на табурет моей подруги. «Если она никогда больше не будет на нем сидеть, — подумала я, — если она умрет, что со мной станется?» И снова во мне как молния сверкнуло: «Я не могу без нее жить». Это немного пугало: она ходила, что-то делала вдалеке от меня, и все мое счастье, вся моя жизнь были сосредоточены в ее руках. Я представляла, как мадемуазель Гонтран входит в класс, метя пол длинной юбкой, и произносит: «Помолитесь, дети мои, этой ночью Господь призвал к себе вашу подругу Элизабет Мабий». Ну что ж, подумала я, в таком случае я немедленно умру: соскользну с табурета и останусь лежать бездыханная. Это решение ободрило меня. Всерьез я не верила, что Бог милостью своей может лишить меня жизни; но я также не верила в то, что Заза может умереть. Просто я поняла, насколько моя привязанность к Зазе делала меня от нее зависимой; я даже не решалась подумать о возможных последствиях.