Симона Бовуар - Воспоминания благовоспитанной девицы

В год, когда мы переехали на улицу Ренн, я стала плохо спать. Возможно, на меня не лучшим образом подействовали откровения Мадлен. Лишь тонкая перегородка отделяла меня теперь от постели родителей, и я слышала иногда, как храпит отец. Вполне вероятно, меня смущало это соседство. Мне начали сниться кошмары. Какой-то человек прыгал на мою кровать и упирался коленом мне в живот; я задыхалась; мне чудилось, что я просыпаюсь, но тут же я снова погружалась в сон, и незнакомец снова пытался раздавить меня. В тот же период мне стало мучительно трудно вставать по утрам; когда вечером, засыпая, я думала об этом, у меня сжималось горло и делались мокрыми ладони. По утрам, когда я слышала мамин голос, мне ужасно хотелось заболеть — лишь бы не выходить из ночного оцепенения. Днем со мной случались приступы головокружения; у меня началась анемия. Мама и врачи говорили: «Созревание». Я ненавидела это слово и те таинственные процессы, которые происходили в моем организме. Я завидовала «взрослым девушкам» и их свободе, но с отвращением думала о том, что скоро мой торс начнет пухнуть. В детстве я слышала, как мочатся взрослые женщины: это напоминало шум водопада; я представляла себе наполненный водой бурдюк, который они носят в животе, и испытывала тот же ужас, что и Гулливер, когда юные великанши обнажили перед ним груди.

С тех пор, как я узнала тайны взрослых, запретные книги стали меньше пугать меня; порой я даже разглядывала обрывки газет, приколотые в уборной. Однажды я обнаружила там фрагмент одного романа с продолжением, в котором герой припадал жадными губами к белой груди героини. Этот поцелуй меня словно обжег: я была одновременно и мужчиной, и женщиной, и тайным свидетелем происходящего; я целовала сама, подставляла себя поцелуям, смотрела во все глаза. Вероятно, тело мое уже проснулось, раз это произвело на меня такое впечатление. Кристаллизация моих видений в дальнейшем происходила вокруг этого поцелуя; не знаю, сколько раз я мысленно возвращалась к нему, засыпая. Я придумывала и другие образы: откуда только я их брала? То, что муж и жена спят едва одетые в одной постели, никогда прежде не наводило меня на мысль об объятиях и ласках: думаю, что образы рождались по мере того, как я начинала испытывать в них потребность. Некоторое время я пребывала во власти мучительных желаний; с пересохшим горлом я вертелась с боку на бок, мечтая, чтобы мужское тело прильнуло к моему, чтобы мужские руки ласкали мою кожу. «До пятнадцати лет нельзя выходить замуж!» — соображала я в отчаянии. Но это был нижний возрастной предел; я понимала, что придется ждать долгие годы, прежде чем кончится моя пытка. Подступала она незаметно; сначала я ощущала уютное тепло постели и шум крови в ушах; потом являлись видения, и сердце мое принималось упоительно биться; фантазмы становились все явственней, мне казалось, они вот-вот материализуются, — но нет, они исчезали; ничьи ладони, ничьи губы не остужали моего распаленного тела; мадаполамовая рубашка превращалась на мне в отравленную тунику. От видений избавлял меня сон. Эти наваждения никогда не соединялись для меня с понятием греха; я не столько ими наслаждалась, сколько страдала от их грубости и чувствовала себя в большей степени жертвой, нежели преступницей. Я никогда не интересовалась, мучились ли, как я, другие девочки. Я не привыкла ни с кем себя сравнивать.

В середине влажного, душного июля мы гостили у друзей. Проснувшись как-то утром, я в смятении обнаружила, что рубашка моя испачкана. Застирав ее, я переоделась; и снова на моем белье появились пятна. Я позабыла туманные предостережения Мадлен и терялась в догадках, какая постыдная болезнь могла со мной приключиться. Снедаемая беспокойством и смутно чувствуя себя виноватой, я рассказала о случившемся матери. Та объяснила, что я стала «девушкой» и упаковала меня самым неудобным образом. Зато мне стало легче оттого, что я ни в чем не повинна; кроме того, как всегда, когда со мной случалось что-нибудь серьезное, я почувствовала нечто похожее на гордость. Едва ли меня смутило, что мать перешептывается со своими подругами. Но когда вечером мы вернулись домой и папа, шутя, намекнул на мое состояние, я готова была провалиться сквозь землю. Я полагала, что женская половина человечества старательно скрывает от мужчин свой тайный изъян. К тому же для папы, как мне казалось, я была воплощением чистого разума; к моему великому ужасу теперь я перешла в разряд живого организма. Я решила, что навеки пала в его глазах.