Юрий Тешкин - Полковник

Тут мысли вольные, славные понесли его. Безудержные мысли о себе, а значит, о близких, о друзьях-товарищах, о братстве военном, о стране великой… Что ж — смерть не менее непонятна, чем родная дочь, чем нация, народ или конкретный вождь этого народа. Все это великие надчеловеческие понятия. Несмотря на многочисленные рассуждения всяких там умников. Все это есть, было и будет. Ну а за смыслом не гонись — слабо тебе, самодовлеющее сознание, самодовольное мышление. А надо просто однажды перестать думать обо всем этом, и… тебя понесет, понесет… как в половодье на льдине, дух захватывает… И вот уже сам он как бы на ноги встает, опять с указкой перед макетом в академии, опять конкретен, логичен, насмешливо-педантичен… «Ну, десять миллиардов — это уж слишком, — поправляет он логикой себя, — Земля из раскаленной магмы, если верить уважаемому Отто Юльевичу Шмидту, — до гомо сапиенс добралась. Ну а я… гм… хм… через прах, хе-хе-с… — И кромешной желточной улыбкой воспалилось его лицо. — Через прах, значит! — фистулой вырвалось из него неожиданно, и он зажал рукою рот. — Ну, ну, ну. — За газовой плитой на кухне началось опять слабое прерывистое гудение, похожее на вздохи — где-то, по-видимому, вентиляция не отрегулирована как надо. — Через перегной, траву, деревья, животных… возможно, через рыб сначала… ах нет, сперва через инертный газ, неон, аргон… потом уж через рыб, животных… И все же… и все же не в пример быстрее, чем через десять миллиардов лет… сюда, сюда (руки царапали подоконник, полковник тяжело дышал), сюда, сюда… я должен обязательно вернуться. Эдак, скорей всего, миллиарда через полтора, через два, пожалуй! Да, через два, чтоб быть уже уверенным наверняка. Вот так, а не через десять! Через два. Не в пример быстрее. «Не в пример», как, помнится, говорил деревенский цыган, ворованная лошадь дешевле покупной окажется! Ага! Ага! — обрадовался он непонятно чему, то ли тому, что два миллиарда это не десять, или тому, что ясно вспомнил про цыгана. Карпо — цыгана звали. И это обрадованно вспомнилось… — И все же, — говорит он, успокоившись, спустя минуту, — что тебе, полковник, мешает сделать свой последний шаг?

Наверное, — отвечает, потомив себя на задержке дыхания, — наверное, то, что никак не могу я понять чего-то, а без этого понимания так тосклив, так невозможен мой последний шаг. — Ему кажется, что опустись он еще чуть глубже, и все поймется само собой. Но, напрягаясь, попадал уже в такой застой мысли, что чувствовал лишь собственную височную кость по линии переносицы — висок. И вокруг этой линии курится что-то вроде витания, дымок перегоревшей мысли. Потом сквозь спазм протискивается к нему: «За бога, царя и отечество! Ура!» Нет-нет, разумеется, цементировало их братство: «За Родину! За Сталина!» — но ведь это же одно и то же, просто с небольшой поправкой на время. — Много, говорите, во всем этом «белых пятен». Согласен. Но вот только зачем все их обязательно в «черные-то» превращать? — А в глазах чернеет, полковник втягивает голову, мигает, платком протирает глаза — озирает свое малогабаритное отечество. Предметы в полумраке бестелесны, лишь аквариум один, поймав заоконный свет, объемен, светится, живет. Проплывают меж растений сновиденчески разноцветные рыбки, через них и над ними висит светящийся огнями заоконный сквер, реклама. И все это не мешает рыбьему миру, ибо и сквер и реклама — все перевернуто, сфероидально растянуто. Аквариум, стоящий на этажерке, его хрустально сверкающая темнота и глубина сейчас словно шар, плывущий в сумраке малогабаритного полковничьего отечества. Притягивает взор надолго. Легко проникающие один в другой миры помогают полковнику, и он простирает свой взор через окна, стены в даль далекую, с легкостью оставляет изъеденную болезнями оболочку, охватывает, облетает в считанные минуты север, юг, восток и запад. Туркестан, Заполярье, Монголию, Испанию и многие другие страны, где побывал он за долгую жизнь. И, потолкавшись в крайностях рас и наречий, температур и душевных задач, слышит теперь он многомиллионный прочный гул мыслей и чаяний… Да все какие-то мелочные мысли на ум идут, все какие-то копеечные чаяния: о дачах, квартальных премиях, очередях на новые машины, о мафии, СПИДе, кооперации-спекуляции и прочее, прочее — что как червь разъедает мир какой-то всеобщей акселерацией плоти, обещающей уже в ближайшее время обернуться роковой бесполостью-беспомощностью. И вдруг, некстати: — А травы-то, травы-то нынче какие! Крапива в рост человека, лопух как ребячий шалаш. Под такой акселерацией плоти как тут выдержит душа!.. И как тут Раю остановить… чтоб во всем этом не заблудилась…» Ох, бедная, заблудится! Все «белые» пятна в «черные» превращаются. Да это бы еще не так и страшно. Горько? Да. Унизительно? Да. Но не страшно. Страшно другое — почему же так радуются при этом люди, так ратующие за изменение цвета наших исторических пятен?! Им не горько, не унизительно, как сейчас полковнику, — им радостно! Вот ведь что невероятно. Голова вместить такого не может, раскалывается. А потом осеняет: да ведь им истина и не нужна, им нужна темная, а лучше черная водичка, чтобы спокойно обстряпывать свои делишки. Он звонит брату тогда, кому же еще-то: