Юрий Тешкин - Полковник

Но нет, — ходил по комнате полковник, и мысль за ним ходила, — нет-нет — для меня единственный путь — это идти к ним, в самую гущу… я буду петь свою песню до конца… это единственный путь — узнать Раю, дочь…» И ощущение дочери — неопределенно-счастливое, единственно возможное — все крепло, крепло, цементировало мир… Обязательно надо было соглашаться, соглашаться с военкомом.

И вот, газеты отложив и выпив положенные лекарства, вырывает он лист из общей тетради, набрасывает тезисы предстоящего разговора с директором техникума:

«1. Ликвидация отсталости военно-технических и военно-прикладных видов спорта. Суть проблемы.

а) Возрастные ограничения — возраст учащихся вверенного мне техникума 14—15 лет, а управление транспортными средствами и летательными аппаратами разрешено лишь с 18 лет, выход в эфир — с 16 лет.

Возможные решения проблемы.

1. Для учащихся вверенного мне техникума заменить автомашину и мотоцикл на мопед и карт.

2. Учащиеся техникума имеют возможность работать на коллективной радиостанции — здесь возраст но помеха.

3. Учить метко стрелять из малокалиберной винтовки».

Итак, набросав тезисы из двадцати пунктов, через час уже был в техникуме, говорил с директором:

— Пустить все на путь лекций и бумаг — значит наверняка загубить важное дело воспитания подрастающего поколения в духе патриотизма и любви к Родине.

— Да так-то оно так, — мялся директор, — я все понимаю, товарищ полковник, но сейчас ничем не могу помочь, кредиты, знаете…

— И все же без материальной базы и начинать не стоит…

— Да-да, — вздыхал директор, — и горком давит, и комиссия по делам несовершеннолетних… теперь и вы еще тут…

— А вы сами-то воевали? — спросил полковник напрямик.

— Я? То есть… в общем-то, нет, ведь мне только десять было.

— А-а-а… — сказал полковник, и они помолчали немного, потом полковник осторожно покашлял. — А… эта… как ее… мастерская ведь у вас, кажется, освобождается, так нельзя ли ее… а?

— О-ох!

— А шефы бы помогли, оборудовали там все… ну, решайте!

— О-ох…

— Такую бы работу через полгода развернули! Отбоя бы от ребят не было… в походы бы ходили… есть одно местечко… под Подольском, а? И знаете, я уверен, что и дисциплина, и успеваемость от этого только б выиграли… ну, соглашайтесь… ну… ну…

— О-ох!

— Ну вот и ладно, — полковник, перегнувшись через стол, быстро пожал вялую руку директора, — спасибо! — И, пока тот не передумал, быстро кабинет покинул. В дверях лишь оглянулся: — А план мероприятий на полугодие я вам через недельку представлю.

— Ну хорошо, хорошо, — махнул рукой директор, — хорошо…

Через неделю полковник, как и обещал, отвез в техникум план работы с подростками, приложил даже карту будущего похода по местам боевой славы — конкретно в Подольск. Осторожно напомнил о мастерской — без материальной базы ведь никуда. И директор, почти вслух чертыхнувшись, стал куда-то названивать, просить и требовать… будет, будет полковнику материальная база…

В хорошем настроении вернувшись домой, полковник выпил лекарства, срок которых подошел, почистил ботинки, взял сумку-коляску и отправился за продуктами: надо было все закупить до пяти часов, до толкучки. Когда вернулся, в квартире вкусно пахло тыквенной кашей, а на кухонном столе лежала записка от Нины Андреевны. Ему вдруг захотелось посмотреть самые первые свои альбомы, где еще крупные фотографии. Поставив стул в кладовке, на стул — скамейку, он взгромоздился на это шаткое сооружение, потянулся к самой верхней полке, где лежали первые альбомы, да что-то при неверном свете красного фонаря смешалось в голове у полковника, потерял он равновесие, грохнулся, ребром ударившись об угол стола. Резкая боль согнула почти вдвое, еле-еле добрался до кровати и лежал в сгущающихся все более сумерках в очень неудобной позе. А стоило пошевелиться — сразу от резкой боли покрывался холодным потом. Так в темноте очень долго он и пролежал, скорее всего, ни о чем не думая, лишь поймав себя на мысли, что уже давно моргает на каждый удар пульса. Как лег, нескладно умостившись поверх одеяла, так и лежит уже несколько часов, карауля боль, и все моргает при этом на каждый удар сердца. Он так долго пролежал в тоскливо-бездумном состоянии, что в конце концов беспомощность постепенно перешла в наивность, в состояние какой-то высшей наивности, по-видимому, лежащей в основе всякого бытия, даже самого сложного и сознательного. Он даже испытал некоторую досаду, когда часу в двенадцатом пришла Нина Андреевна. А он ведь так ждал ее.