Юрий Тешкин - Полковник

Он чуть снял ладонь и кожей своей ощутил, через другую тонкую кожицу, ощутил он тоненький пульс. Петру Константиновичу было страшно сейчас заглянуть к себе за пазуху. А там как будто все замерло на одной точке — ни туда и ни сюда. Со всех боков, с головы и ног даже — там все уже похолодело, посинело, а изнутри, неизвестно откуда сочилась тоненькая жизнь, сочилась, виляла, все пряталась по каким-то закоулкам, среди кишок и синеватых жилок от смерти. Петр Константинович загадал: доживет ли до девяти часов. Ровно в девять заглянул — вроде жива. В десять — тоже, только вся слиплась в комок перьев, кожи, сведенных синих лапок, завернутой за спину головы. Так и лег Петр Константинович с птицей на животе в постель, кое-как изловчившись застелить одной рукой. Лежал на спине, придерживая одной рукою птицу сверху. Часов в двенадцать она стала шевелиться, ползти куда-то, обсохла чуть, похожей уже стала на что-то живое. Тогда Петр Константинович встал и, придерживая птаху на животе, пошел в кабинет, отыскал там том БСЭ, где было про птиц, и узнал, что птенцы диких птиц очень привередливы в питании, слабы, капризны и часто гибнут, их трудно выкормить в неволе. Почти невозможно.

Петр Константинович сварил яйцо вкрутую, все так же придерживая птицу у себя на животе под майкой. Набрал желтка в чайную ложку, полил кефиром сверху и решил попробовать покормить по всем правилам. Наклонив ей клюв, он сунул его в чайную ложку. Нет, глаза были крепко закрыты, а клюв плотно сжат. Кое-как Петр Константинович просунул ноготь в клюв, опять поразившись миниатюрности его и всей птахи в целом, и кроху желтка при этом удалось-таки пропихнуть ей в рот. Птичка глотнула, и желток оказался на месте. Петр Константинович обрадовался, таким же образом еще немного пропихнул пищи и, боясь перекормить, лег на спину, согревая птицу на животе. Так он и спал, и не спал, так как уж очень боялся шевелиться. Еще раза три вставал, подкармливал желтком и кефиром, к утру она уже сама стала поклевывать, собралась, видно, с силами. А в пятом часу за окном настоящий птичий концерт начался, поразивший чистотой звуков и разнообразием мелодий Петра Константиновича до глубины души, ибо до этого по ночам он обычно спал и никогда не думал, что в многолюдном городе существует так много прекрасно поющих птиц.

И тут в ответ звонким свободным голосам за окном из-под его руки с живота раздалось вдруг слабое: т-ви-и… т-ви-и… фь-ю-ю-ю… «Ну вот, — счастливо и расслабленно подумалось, — и ночь прошла, теперь не страшно». Он тут же задремал, снилось ему, что будто бы он, устроив птичку на грелку, сам решил сходить в табачный киоск за сигаретами. Он вообще-то не курит, так, лишь иногда в компании, после рюмочки-другой коньячка может закурить сигарету с фильтром — одну, много две за вечер. Отчего наутро всегда бывало во рту довольно гадко, и Петр Константинович слово давал — впредь табаком не баловаться.

Ну а тут он оделся, выключил свет и вышел на улицу. Купив сигарет с фильтром и закурив тут же, у киоска, он в задумчивости пошел вокруг, через парк, который светился ночными фонариками и был полон праздничного людского оживления. Петр Константинович шел по аллее и думал ни о чем. Бывают такие состояния, когда погружен человек в себя, всё внешнее — неопределенно-расплывчатый фон, но мыслей в голове, если тебя спроси, — никаких. Так и Петр Константинович шел, мрачно попыхивая сигаретой среди не мешающего ему оживления. Время от времени он делал слабые усилия поинтересоваться, что делается сегодня в парке. Да, был какой-то праздник. Какой-то — «день». Но что за «день»? Изредка включая слух, Петр Константинович обнаруживал, что людей много, но производят они не так уж много шума. «Шепотом они, что ли, все разговаривают?» — думалось вяло ему. Да, думалось так вяло, что дальше этого интерес его и но шел, и Петр Константинович опять погружался в величайшее бездумие.

Тут привлекло его внимание высокое дерево в центре парка. По дереву на невероятной высоте двигались от ветки к ветке фигурки. Мальчишки, наверное. Петр Константинович испугался, что какой-нибудь сейчас сорвется. А они, как жуки, деловито лезли по стволу, цепляясь за ветки, помогая друг другу — подсаживая, за руку подтягивая. И еще была странность в их движениях, ему непонятная. Петр Константинович подошел ближе и увидел, что лезть им наверх еще тяжело и опасно оттого, что каждый из них в руках имеет какую-нибудь птицу. «Ах вон оно что! — догадался Петр Константинович. — Сегодня же День птиц». И по-видимому, их будут выпускать на волю с этого высокого дерева. И он подошел еще ближе. Все ж лезть на такое высокое дерево, да еще и с птицею в руке, очень опасно. Мелькнули прошедшие далекие годы, когда он лазил вот так же по деревьям мальчишкой, чувство опасности обнаружилось в Петре Константиновиче. Он еще поближе подошел и уже разглядел, как передавали они птиц друг другу, чтобы преодолеть очередной сучок и лезть дальше. Кое-кто держал птиц зубами. Петр Константинович немного удивился, что птицы ведут себя очень спокойно, словно понимают, что не им ведь падать с такой высоты. Тут Петр Константинович разглядел, что к дереву выстроилась целая очередь, и в основном не мальчишек, а людей взрослых, вроде него. Было много женщин, одну он даже узнал. Оксану Федоровну — машинистку, которая лет пять как уволилась из института. Петр Константинович посмотрел на нее — узнает ли? Она взглянула на него спокойно и кивнула, он ответил с удовольствием. В общем, все чинно было в этой очереди, молчали или разговаривали совсем негромко, с чувством достоинства. Петр Константинович увидел, что у основания дерева сделаны два лестничных пролета с оградой, так что приблизительно до второго этажа люди взбирались на дерево, по существу, в обычной домашней обстановке, а вот дальше был уже настоящий ствол, с настоящими сучьями. И там уже никак нельзя взбираться в его лыжных ботинках на кожаной подошве да — вдобавок — на босу ногу, без шнурков. Если б в кедах, в носках, тогда б можно было. Тут еще из очереди кто-то узнал его, приветливо, но и с достоинством окликнул. Что-то похожее на: «И вы, значит, с нами?» — послышалось в оклике. Петр Константинович поспешно кивнул, что, мол, само собой разумеется, раз такое торжество. Только вот досада — хотел он все объяснить про ботинки на коже. Да и про птенца хотел бы все рассказать, почему домой ему срочно надо. Но никто не собирался его слушать. Все были в торжественно-притихшем настроении, все как будто глядели над людскими головами, людскими делами — все уже были как будто там, куда упиралось это огромное дерево.