Юрий Тешкин - Полковник

Он стал разглядывать птаху, которая ему все больше нравилась. Вокруг головы у нее перья были желтые, а на плечах — вроде накидки — темно-изумрудные. Торчащие на макушке три пера были похожи на три пушинки — уж до того нежны! Когда же она расправила крыло, оно оказалось снизу отороченным мелкими серебристыми перышками, похожими на изящный узор. Разглядев с такого близкого расстояния все так подробно впервые, Петр Константинович подивился: до чего ж мала, до чего ж совершенна! Он поплотнее вдавил себя в кресло, до упора — хотя бы таким, чисто физическим сопротивлением предмету приводя в соответствие свой собственный смысл с теми смутными силами, что ощущал он где-то там, вдали, продолжая разглядывать птаху. Тут начался матч, а минут через пятнадцать что-то странное стало твориться с птицей. Стала она подергиваться, заводить назад и вбок головку, распускать в стороны свои изумрудные крылья и валиться на бок. «Заворот кишок! — сразу догадался Петр Константинович, вспомнив клейкий, застревающий в клюве творог. Он вскочил и, прижимая птицу к животу, побежал на кухню, налил в ложку воды и вылил ей в рот половину, а половину на голову — так уж получилось у него. Птаха от этого вся встрепенулась, глянула на Петра Константиновича безумными глазами, и тут же бледной пленкой стали снизу, по-птичьи, заволакиваться ее глаза. «Фу-фу-фу!» — стал изо всех сил дуть он на птаху, стал подбрасывать и ловить ее, трясти стал в кулаке — ничего не помогало. Он снова побежал на кухню, оглядывая быстро все, схватил кофейник и вылил немного какао в часто открывающийся клюв. Тут птаха затрепетала, повалилась на бок и ноги у нее стали вытягиваться, сводиться судорогой. Петр Константинович схватил столовую большую ложку, наполнил водой из-под крана и поскорее вылил ей в рот. Но только облил всю пичугу с ног до головы, потому что в рот ей ничего не попало. Голова ее, мокрая и бессильная, все падала за спину, ноги мелко колотились, а на туловище от воды, от какао все перья сбились, и от этого под крыльями и спереди, по зобу, вдруг открылась синяя и тонкая, как папиросная бумага, кожа. И через ту кожу дымчато виднелись двигающиеся толчками внутренности. — В которых заворот кишок! — мелькнуло у Петра Константиновича. Ужас охватил его. Он бросился в коридор, нашел коробку из-под ботинок и сунул ни на что не похожего уродца туда. Отбежав несколько назад, Петр Константинович глядел теперь, как тот, пятясь, уперся в угол коробки, тряс быстро лапками, закрывал и открывал клюв и бессмысленно таращил глаза. Что там могло измениться в этих двух черненьких точках, из которых теперь составлялись глаза, неизвестно, — но теперь Петр Константинович мог голову дать отрезать, что уж теперь-то они таращились совершенно бессмысленно. И вот голова повалилась вправо, дернулась — повалилась влево, мельчайшая дрожь как паутина окутала все мокрое костлявое тельце, повело, погнуло его книзу. Петр Константинович почувствовал облегчение. Но нет — голова с трудом, но выпрямилась… чтобы тут же покатиться назад, за спину. Крылья потряслись и опали, разъехались по картону, перья разошлись. Петр Константинович почувствовал облегчение. И тут же шея стала вытягиваться, змеиться, клюв плугом стал волочиться по коробке, не в силах оторваться, но тут же и оторвался, быстро-быстро заоткрывался, стал воздух ловить. Петр Константинович бросился на кухню, принес ложку воды, по дороге сильно надеясь, что не успеет и все кончится. Нет же, успел — влил, и птаха рванулась, ничего не видя, вперед, через голову перевернулась, подрыгала в воздухе лапками и затихла. Петр Константинович почувствовал облегчение. Но вот со спины повернулась она на бок, дотянулась лапкой до края коробки, зацепилась, изо всех сил пытаясь повернуться нормально. Петр Константинович протянул неуверенно руку, помог. Потом схватил ее крепко, чтоб не тряслась она так, и, чувствуя омерзение, сунул за майку, прижал рукою к животу. После этого он решительно уселся в кресло и сказал сам себе, что будет смотреть футбол. А птаха подергалась-подергалась под крепкой его рукой и затихла. — Ну и слава богу! — подумал Петр Константинович, — сейчас утихать будет, холодеть… — Хотя от воды она и так была вся холодная. — Ну-с, — сказал он бодренько, — футбол посмотрим…»

Первый тайм уже кончался, футболисты бегали по всему полю: то к одним воротам, то к другим. Счет был ноль — ноль. Опять птичка под его рукой забилась внезапно, явив неожиданную силу, Петр Константинович едва не выпустил ее. Побилась и обмякла. Еще забилась, уже слабее, и вновь обмякла. Еще раз — совсем уже слабо. Потом Петр Константинович ощущал лишь слабую дрожь под ладонью, потом почти неуловимые сигналы, неизвестно кому посылаемые… всё реже… всё слабее… А Петр Константинович думал: «Вот, при футбольном матче «Динамо» — «Спартак», при стечении на стадионе до пятидесяти тысяч зрителей, как только что диктор объявил, кто-то живой вот умирает… из чего-то живого уходит жизнь навсегда… Куда? Наверное, никуда — иначе б так не сопротивлялась…»