Эльке Хайденрайх - Все не случайно [Книга воспоминаний]

«Нет — говорю я, — это же твой Бернд, напиши „Бернд“». Мама лучезарно смотрит на него, лукаво улыбается и пишет: «Мартин».

«Но, мам, — говорит Бернд, — что ж ты, не помнишь, кто я?» Она кивает: «Помню». И пишет: «Мартин».

И все последующие дни пишет «Мартин».

Но его действительно зовут Бернд. И во всей семье у нас нет ни одного Мартина, даже среди друзей никого.

И тут я вспоминаю, мама когда-то рассказывала, что у нее была большая любовь, еще до того, как они с папой поженились. Но его очень быстро забрали нацисты, за политику. Она никогда не упоминала его имени, а тут я сразу догадались, как его звали.

Что делает с нами наше подсознание, наша память, наша душа, наша любовь?

В Москве я еще успела взять билет в Большой театр незадолго до того, как его закрыли на ремонт на долгие годы. Давали оперу Мусоргского «Хованщина», и на старых разваливающихся подмостках все не ладилось: кулисы качались, картонные деревья заваливались и, пока коварный Шакловитый плел свои темные интриги, снег шел только по одну сторону сцены, другая была пуста, потому что снежная машина не справлялась. И однако все вместе глубоко волновало меня, потому что у меня многое связанно с Москвой: книги, музыка, знакомые, чувства, и, когда свет огромной люстры погас, я не смогла удержаться от слез. Около меня сидела пожилая женщина, она была изящна, выглядела утомленной, попахивала нафталином и держала на коленях маленькую сумочку. Увидев, как я шмыгаю носом, она нашла мою руку и энергично сжала в своих шершавых ладонях. И крепко держала до самого антракта. Потом мы друг другу улыбнулись, она вышла, поговорить мы, к сожалению, не могли. Я бы с удовольствием пригласила ее на стаканчик, но в толкучке ее нигде не было видно.

После антракта она снова села рядом, не глядя на меня, и стала изучать свою программку, но как только выключили свет, снова схватила меня за руку. Международная солидарность? Доверие? Сопереживание? Не знаю, но это было здорово.

Мы сидим в машине. Он спрашивает: «Как твой разговор с фрау Шнайдер?»

Я отвечаю: «Как и ожидалось».

Женский голос в навигаторе говорит: «Через сто метров, пожалуйста, поверните налево».

Он спрашивает: «Что?»

Я говорю: «Как и ожидалось».

Он спрашивает: «Через сколько метров?»

Женский голос говорит: «Через семьдесят метров, поверните, пожалуйста, налево».

Я говорю: «У нее плохое настроение».

Он говорит: «Это автомат, у нее голос всегда одинаковый».

Я говорю: «Нет, у фрау Шнайдер».

Женский голос: «Пожалуйста, сейчас поверните».

Он спрашивает: «Почему у нее плохое настроение?»

Я говорю: «Потому, что сроки не соблюдаются. Я не могу написать ей рецензию, пока у меня нет книги. Я не стану читать семьсот страниц на компьютере».

Женский голос говорит: «Через восемьсот метров поверните на третий съезд с кольца».

Он спрашивает: «Восемьсот?»

Я говорю: «Семьсот».

Женский голос: «Через шестьсот метров поверните на третий съезд с кольца».

Он говорит: «А теперь что?»

Я говорю: «Семьсот страниц, и книга еще не напечатана, мне придется читать ее на компьютере».

Женский голос: «Через сто метров поверните на третий съезд с кольца».

Он спрашивает: «Так к какому она теперь должна быть готова?»

Я говорю: «К четвертому».

Женский голос произносит: «Сейчас поверните на третий съезд».

Он спрашивает: «А мы сейчас к какому? К третьему или четвертому?»

Я говорю: «К четвертому».

Он спрашивает: «Который съезд?»

Женский голос говорит: «Пожалуйста, сейчас поверните».

Я сдаюсь. Тут третий лишний.

За моим первым настоящим поцелуем немедленно последовала затрещина. Мой тогдашний друг, мне — шестнадцать, ему — восемнадцать, был ростом метр девяносто. Я высоко подняла ему навстречу свое шестнадцатилетнее лицо, он с высоты своего роста крепко меня поцеловал и — крак! — моя челюсть оказалась вывихнута. Не теряя присутствия духа, он немедленно нанес мне сильный удар сверху и моя челюсть тут же заскочила обратно в сустав. Любовь и боль проявились в неразрывной связи.

А он, между прочим, стал хорошим ортопедом и, спустя шестьдесят лет, все еще мой друг. И я бы рада была, чтобы меня еще разок так же крепко поцеловали. Может быть, попросить его?

Если он читает эту историю, у меня есть шанс.

За день до сочельника исчез Хенниг. Его жена звонила нам в полной растерянности. Он хоть и не оставил никакого письма, но привел все страховые полисы и бумаги в порядок и выложил их на кухонном столе так, что это выглядело как последнее «Прости!».