Алан Холлингхерст - Библиотека плавательного бассейна

Мне он, пожалуй, понравился, но я огорчился, поняв, что не могу остаться с Санди наедине. Они повели меня в захудалый мясной ресторанчик — по-видимому, с намерением вновь познакомить с позабытым воплощением английской культуры. Совместными усилиями мы вполне по-английски принялись досаждать всем громкой беседой. Санди с Отто развлекали меня новостями лондонской жизни, причем Отто демонстрировал прекрасную осведомленность обо всех наших старых друзьях и обращался со мной так, словно мы вместе учились в школе. Тимми Карзуэлл женился — «сделал в высшей степени удачную партию», как заверил меня Отто. Я почувствовал легкую боль, да и легкую грусть, каковые тут же утопил в очередном бокале того кислого красного вина, что мы заказали. Санди — который в Оксфорде, по-моему, и в самом деле был безумно влюблен в Тима, — обозвал его неприличным словом и, расчувствовавшись во хмелю, пустился в воспоминания. Всё это время я сидел молча и обводил взглядом ресторанчик, хотя и не мог не вспоминать Тима и его ангельскую красоту в пятнадцать лет. Не очень-то приятно было представлять себе, как в гладкую кожу этого мужского тела впиваются женские ногти.

15 июня 1925. Как ни странно — хотя это и вполне естественно, — уезжая, человек делается оторванным от жизни. Всё очень быстро изменилось. Санди пишет свои картины и наверняка, можно сказать, живет с этим экспансивным Отто — что ставит меня в неловкое положение. Сами картины мне не понятны, и всю неделю, часто встречаясь с Санди, я размышляю о них. Цвета неестественные, объекты странным образом искажены, а самое главное — все полотна большие. Не сказал бы, что мне нравится подобный размах, мало того — я считаю его бессмысленным. В написанных с размахом картинах отражается размах жестов самого Санди, его пьянства, его потрясающей непристойной брани — дело вовсе не в величине масштабных полотен. У него есть удивительный эскиз портрета Отто с обнаженным торсом — вид откуда-то снизу, с земли, отчего Отто кажется чуть ли не великаном, героем с волевым подбородком, да и чертам лица придана преувеличенная брутальность. Эскиз выполнен более чем в натуральную величину. Я не могу отделаться от мысли, что портрет просто смешон. Быть может, дело в том, что Отто сам выставляет себя на посмешище. С. так увлечен им, с таким упоением о нем говорит, что, похоже, совсем забывает обо мне. Еще никогда он не был таким необузданным, но за его поведением кроется отчужденность, появившаяся в наших отношениях, и даже скука.

Рассказы об Африке и о моих приключениях он слушает без всякого любопытства. Боюсь, он даже считает меня занудой.

18 июня 1925. В пятницу у меня была встреча с сэром Артуром Кавиллом — вечер в клубе «Реформ», виски с содовой, разговор ни о чем. Казалось, он стесняется затрагивать те простые текущие вопросы, которые мы должны обсудить. Мне он понравился — поначалу суровый, рассудительный, по-холостяцки привередливый, — и я не удивился, когда оказалось, что за бесстрастной манерой говорить скрывается тонкая чувствительность. В конце концов, после соблюдения множества формальностей, мы немного поболтали о Меро [114] Древний город в Судане, на берегу Нила. и о том, как он впервые увидел тамошние пирамиды. Казалось, мы оба, слегка разгоряченные выпивкой, избавились вдруг от скованности и почувствовали себя непринужденно. На какое-то мгновение мы унеслись далеко от Пэлл-Мэлл [115] Улица в центре Лондона, на которой расположены несколько известных клубов. и, хотя сказано было очень мало, обменялись при этом восторженными, почти нежными взглядами.

23 июня 1925. Вчера вечером — неожиданная, странная встреча. Днем, когда я был в мастерской у Санди, они с Отто ни слова не говоря сорвали с себя одежду и взобрались на крышу. Я сидел и читал статью о Лоуренсе Аравийском и румынской королеве Марии в «Таймс литерари сапплмент» — до тех пор, пока не мобилизовал всё свое равнодушие, чтобы присоединиться к ним. Они смуглые с головы до ног, как… корсиканцы, что ли?.. но и мне, разумеется, нечего было стыдиться. Увидев, как я загорел, Отто, похоже, проникся ко мне большим уважением. «Мы должны поехать в тропики, — сказал он Санди, — и резвиться, как черномазые».

Мне хотелось того же. Неловко и нелепо было лежать на этой плоской крыше, точно выстиранное белье, да и в наготе я усмотрел нечто весьма похотливое — стоило мне только вспомнить, как во время путешествия вся наша группа останавливалась на берегу реки, где слуги снимали нижние рубашки и подштанники, чтобы выстирать их и разложить на валунах сушиться. Я молча наслаждался этой воображаемой идиллией, представляя себе, будто сижу со своей трубкой в кустах, а слуги ныряют и плещутся или бродят по илистому мелководью. Тогда мы находились вдали от цивилизации. Здесь же я ловко прикрывался сделанным из газеты вигвамчиком, а Отто и Санди вели себя весьма развязно, проявляя при этом удивительное самообладание.