Алан Холлингхерст - Библиотека плавательного бассейна

Помнится, Стронга я впервые увидел в бане, в первую неделю учебы в Колледже (возможно, даже в первый день). Несмотря на то, что весь властный, величественный дух школы говорил об обратном, баня с самого начала поразила меня своей демократичностью: ребята всех возрастов мылись вместе, в одном помещении, задрав коленки в мелких сидячих ваннах из белой жести. В школе мистера Тутела у нас ничего подобного не было. Помню, как Стронг, парень с неплохой фигурой, хотя и не особенно гармонирующей с фамилией, поднялся весь мокрый, подошел и встал рядом со мной. Я еще не привык раздеваться у всех на глазах и потому, не решаясь влезть в пенистую воду, из которой только что вылез этот префект [86] Староста класса, назначаемый администрацией школы. , прикрылся руками. Для меня в этой воде было нечто отталкивающее: настала одна из тех многочисленных минут, когда строгие средневековые законы школы противоречили всему, что казалось незыблемым благодаря нежному домашнему воспитанию. «Полезай в воду, малыш», — сказал Стронг, смерив меня скептическим взглядом и беззастенчиво принявшись вытираться. По-прежнему стесняясь, я сделал как было велено — наверное, только потому, что вдруг забылся в присутствии старшего ученика. Разумеется, мне и в голову не приходило, что и во мне самом можно найти нечто сексуальное. Я посмотрел на Стронга, на его толстый красный член, заросший, как и ноги, густыми черными волосами, спутанными и прилипшими к коже после купания. Никогда еще я не был вблизи зрелого мальчишки. Наверное, я чересчур открыто таращил глаза — не из вожделения, а из интереса. Думаю — хотя и не могу быть уверен, — Стронг воспринимал это как некий знак и, возможно, сознавал силу своего обаяния. Сам-то я ее не сознавал. Лишь теперь мне стало ясно, что тогда со мной произошел случай, которому суждено было повторяться неоднократно, — нечто вроде потери стыдливости под воздействием ауры более красивого или желанного человека. Я смотрел как завороженный, жадно пожирая его глазами. Сейчас я, кажется, понимаю, почему в конце концов Стронг смущенно обернул бедра полотенцем и громко крикнул другому префекту: «Ох уж эти чертовы новенькие!». Справившись с шоком, вызванным этим крепким выражением, я испытал захватывающее ощущение.

После этого я всегда не мешкая влезал в воду — в том числе и потому, что прошел нечто вроде обряда инициации. Я знал, что когда-нибудь буду выходить из воды, уступая место другим ученикам, помладше. Помню маленькие островки пены, плававшие на поверхности между ног и окружавшие мужское достоинство.

Вынужденный усваивать характерные выражения и обычаи Колледжа, я даже не догадывался, что они бесполезны для всех, кто старше префектов, устраивавших нам экзамены на их знание. Я добросовестно заучил их и уже, наверное, никогда не забуду. Когда был задан трудный вопрос о цветах ленты на школьной шляпе и у меня получился симметричный ответ: «сиреневый-желтый-сиреневый-голубой-сиреневый-желтый-сиреневый», — радость моя была столь открытой, что префект, Станбридж, отодрал меня за уши и в результате я запнулся, хотя и не роковым образом, декламируя «Семь городов, где родился Гомер».

Гораздо труднее давались мне выражения, не существовавшие в письменной форме, выражения, которые все просто хранили в памяти. Через некоторое время и Станбридж, и другие, менее влиятельные обитатели общежития, начали меня дразнить. «Смотрите, малыш явно хочет, чтобы его отодрали», — говорил Станбридж язвительным тоном, сидя на моей кровати, нежно поглаживая меня и внезапно скрывая нежность под маской грубости. В полутьме мне делалось страшно. Не зная, что значит «отодрать», я мог представить себе лишь то, как Станбридж дерет меня за уши. Остальные с трудом сдерживали возбуждение. Следуя примеру Станбриджа, все подходили ко мне и принимались отпускать многозначительные ехидные замечания — то, что они собирались в таком количестве, придавало им смелости. «Ты ведь хочешь, чтобы тебя отодрали, а, Нантвич? — говорил Морган, некрасивый, толстый певчий-валлиец, всеми оскорбляемый, но при этом допущенный к участию в грозном заговоре против меня. — Скажи нам правду». Он говорил притворно ласковым тоном, поглаживая меня по голове. Сказать по правде, я понятия не имел, что происходит, но сердце колотилось в груди, и подступала тошнота. Я с нетерпением ждал наступления утра и начала богослужения — жаждал возможности вновь оказаться в привычной обстановке, укрыться в церкви и классе, где царит дисциплина.