Наталья Нестерова - Дом учителя [litres]

– «Атеист» не синоним «непорядочный». Чем больше порядочных атеистов, тем скорее мы покорим просторы космоса. Аня, почему сыр-бор? Что неожиданного случилось?

– Ничего, кроме того, что я напугана. Детские смерти…

– Наша дочь выбрала профессию. Наша дочь полагает, что ей не хватает определенных качеств для успеха на этом поприще. Наша дочь прилагает усилия. Она выглядит несчастной, депрессивной, поникшей?

– Нет.

– Тогда какого лешего ты меня пугаешь, морочишь голову и сама в игуменьи собралась?

– У тебя с дочерью всегда было свое общение, сядете и шепчетесь бу-бу-бу, пу-пу-пу, хи-хи-ки. Я не ревную, только радуюсь. Илья, ты абсолютно уверен, что с Любаней все в порядке?

– Не уверен. Я тоже боюсь.

– Вот!

– Боюсь, что в подоле принесет.

– Это как раз было бы замечательно! Что, мы с тобой, не воспитаем?

– Упокоилась? Ладно. Пока! Мне еще в теплицах температуру проверить.

– Я без тебя скучаю. Илья?

– Что?

– Говори, что тоже без меня скучаешь.

– Если бы не капуста, то умер бы от тоски.

– Илья, не ешь соседкиных пирогов с зеленым луком!

– Почему это?

– Лук маскирует приворотное зелье.

Анна Аркадьевна отключилась, пока муж не успел ответить. Она, успокоенная, тихо посмеивалась.

Зазвонил ее сотовый. Егор Петрович.

Не здороваясь, странно протянул:

– А-а-а ки-и-но-то было любпытное!

– Простите, простите великодушно! Не предупредила…

– Обстоятельства непреодолимой силы.

По тому, как он старательно одни гласные растягивал, а другие глотал, Анна Аркадьевна поняла, что Зайцев пьян.

– Да, милый Егор Петрович! И это были не мои личные обстоятельства. Детей. Не моих детей, – от раскаянья Анна Аркадьевна путалась.

– Кнеш…

Что-то грохнуло. Вероятно, Егор Петрович выронил телефон, потому что раздалось невнятное чертыханье.

Потом вдруг женский голос:

– Что ты там ползаешь? Телефон у тебя под правой рукой.

Далее Анна Аркадьевна слушала радиопьесу супружеской дрязги…

Супруга:

– Поднимись, сядь на кресло.

Супруг (пьяным голосом):

– Сам знаю, что делть!

Супруга:

– Кому ты звонишь? Очередной шлюхе?

Супруг:

– Выдди!

Супруга:

– Так крепко она тебя зацепила?

Супруг (неожиданно протрезвевшим голосом, старательно, по слогам, медленно):

– Я те-бя о-очень про-шу выт-ти!

Супруга (с отчаянной смелостью):

– А иначе?

Супруг (с хмельной злостью):

– Иначе тебе очнь не по-нра-вит-ся.

– Егор Петрович! Да что ж это такое! Егор Петрович! – не выдержала Анна Аркадьевна. – Мы встретимся с вами завтра. В обед. В четырнадцать ноль-ноль. Я буду ждать вас в ресторане… Как его? «Столовка», «Домовая кухня»… нечто советское, ностальгическое. Вы помните, мы там много раз обедали. Будьте здоровы! – попрощалась она.

Добравшись до постели, опустив голову на подарок детей – ортопедическую подушку с эффектом памяти для позвоночных страдальцев, Анна Аркадьевна мысленно загнула пальцы. Зайцев – раз. Андрей Казанцев – два. Валя Казанцева – три. Уложиться до выходных. Потом законный отпуск на даче. Иностранные вояжи они нынче позволить себе не могут. За ней приедет Илья со списком того, что нужно купить из строительно-сельскохозяйственного. У нее будет свой список долгоиграющих продуктов с учетом гостей. Приятели, друзья только ждут отмашки, чтобы нагрянуть. Как с ними хорошо, молодо и весело! Гораздо задорнее, чем с друзьями детей. Как водится, у Ильи в большом продуктовом гипермаркете случится приступ отвращения к бесконечной жратве на площади в гектар . В строительном магазине, где площади не меньше, приступов у него не бывает. Напротив, ошалелое возбуждение купить и то, и это, и пятое и десятое . На всякий пожарный, название-то какое, вслушайся! Шершебель!

В ресторане Анна Аркадьевна и Егор Петрович избегали скользких тем. Совместная трапеза дает возможность говорить о кулинарии, кухнях мира, оценивать заказанное. Анна Аркадьевна давно заметила, что Зайцев всегда и все доедает. Даже если блюдо ему не понравилось, он отламывал кусочек хлеба, нанизывал на вилку и вытирал соус с тарелки. Так было и сейчас. Бешамель ему не понравился, но тарелка подчищалась.

Он поймал взгляд Анны Аркадьевны и пояснил:

– Привычка с детства. Мои мама и бабушка пережили Ленинградскую блокаду. У мамы были еще две сестры, они умерли. Подростком я прочитал, что птица, если не может прокормить всех птенцов, кормит единственного, самого сильного. Меня мучил вопрос, не поступила ли бабушка так же. Я, конечно, не задал ей этого вопроса. У нас дома чистые тарелки были абсолютным законом, никогда ничто из продуктов не выбрасывалось. Из остатков хлеба делались сухарики. Потрясающе вкусные, кстати, не чета тем, что продаются сейчас. Мама жила с моей сестрой, умерла от рака. Поздно обнаружили. Я устроил бы ее в лучшую московскую или заграничную клинику. Отказалась. Я примчался. Районная больничка: драный линолеум, замызганный туалет в конце коридора с одним горшком на двадцать человек. И очень хорошие врачи. Кормили соответственно: сизые макароны, котлеты из чего-то подозрительного, жидкий тюремный супчик. Никто из пациентов этого не ел. Тем, кто до операции, носили из дома, а после операции им было не до еды. Неделю я наблюдал бессмысленные, но обязательные упражнения. На тележке привозили четыре больших кастрюли – с компотом, супом, гарниром и вроде бы мясом или рыбой. Раскладывали на тарелки, заносили в палаты, через некоторое время выносили эти тарелки и сбрасывали их содержимое в помои. Мне было жутко от мысли, что моя умирающая мама в свои последние часы может это увидеть.