Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

Ион круто остановился перед ним. Широко расставив ноги, наморщив лоб, со сверкающими глазами, прямой, неподвижный, как изваяние, он простоял несколько мгновений как ошеломленный, словно не понимая, что здесь происходит, зачем он пришел сюда, а главное — что нужно здесь брату.

Вдруг Михай поднял глаза и бросил на Иона беглый взгляд, скорбный и мрачный, — и тогда у Иона словно что-то оборвалось внутри. Он задышал тяжело и шумно, точно поднимался с ношей на плечах на высокую гору. Лоб его покраснел, вены на висках вздулись.

Теперь Ион окончательно пришел в себя, смятение прошло, уступив место ожесточению. Он с трудом проглотил несколько раз слюну, словно готовясь заговорить, но не промолвил ни слова и все продолжал недвижно стоять посреди комнаты, глядя то на опухшее, искаженное судорогой лицо бывшего управляющего, то на лицо старшего брата, костистое, вытянувшееся, с мешками под глазами и морщинами вокруг губ, затененных навесом седеющих усов. В голову Иона все настойчивее лезла безрассудная мысль, обжигавшая его, словно раскаленное железо, — терзающая душу, неотвязная мысль о том, что брат не любит жену, не любит Руксандру и, может быть, никогда не любил ее. Иону казалось, что с ним произошло большое несчастье, что ему неожиданно нанесен страшный удар. И тут же молнией мелькнула мысль: это еще полбеды. Ужаснее всего то, что Михай увяз в таком глубоком болоте, откуда уже нет спасения. Как и с чего началось это падение? Котун… связи с распутными женщинами… разложение… общественные деньги, полученные на стройматериалы… Теперь он понял, почему люди сторонились его, Иона. Понял все, до конца.

— Михай! Слышь, Михай!

Михай вздрогнул, взглянул на Иона, как загнанная в угол собака, готовая укусить, скрипнул зубами, передернул плечами, стукнул кулаком по столу и откинулся на спинку стула. Все это Ион видит как во сне, и голос брата доносится до него словно издалека:

— Что тебе надо?

В голосе Михая звучат страх и отчаяние.

— Зачем ты здесь? Слышишь? Как докатился ты до этого? Слышь, Михай! Понимаешь ли, где ты? Взгляни: здесь, около тебя — Котун. Георге Котун. Видишь его? Знаешь, кто такой Котун? Скажи, коли знаешь, — взмолился он. — Скажи только! Ну, что у тебя общего с Котуном, а? Ээх, Михай! Ты слышишь?

Михай посмотрел на него пустым взглядом отекших глаз, воспаленных от пьянства, ничего не видя и не понимая. Застонав, он закрыл лицо руками и уронил голову на стол. Плечи его затряслись. Он зарыдал, всхлипывая, как женщина. Иону стало не по себе. Неожиданно перед его глазами всплыл образ плачущей, страдающей женщины, образ Руксандры, какой он видел ее давно, в первые дни войны, когда она расставалась с Михаем. Какая-то неизъяснимая грусть и теплота разлилась в его сердце. Мысль о том, что Михай обманывает Руксандру, переплелась теперь с мыслью о том, что она, может быть, даже не подозревает об этом, сидит дома, ждет его и плачет. Возможно, она всю жизнь обманывалась, верила в Михая и жертвовала всем ради него.

Точно во сне видит Ион, как Михай поднимает голову, как его лицо вдруг каменеет, обезображенное ненавистью, как он хватает бутылку и начинает лить из нее в стакан. Рука у него дрожит, и пролитая цуйка медленно расползается по скатерти.

— Несчастный! Ээх, ты!..

— Отстань от меня! — рычит Михай надломленным, хриплым голосом.

Но Ион уже не может остановиться и хлещет его словами:

— Тряпка ты, не человек… подлец… докатился… бабник… тряпка!..

Брат съеживается под ударами этих слов, и сердце Иона сжимается точно в тисках. Ион с трудом выговаривает слова, словно вместе с ними вырывает из груди сердце. У него сжимаются кулаки. Перехватывает дыхание. Внезапно изменившимся мягким голосом он произносит два слова, и в них звучат негодование и боль:

— Михай! Брат!

Но комок подкатил к горлу и остановил горячий поток слов. Слово «брат» звучит как-то чуждо и неуместно в этом доме, в этом болоте, в присутствии распутных баб, в присутствии врагов, готовых вцепиться тебе в горло. Тут Ион понял, что ему остается только немедленно уйти, бежать отсюда.

В тягостной тишине он выходит из комнаты, волоча ноги. Никто не зовет его назад. Ничьих шагов неслышно за спиной. Только скрипит дверь. Скрипит тонко, протяжно, словно смеется над ним. Скрип ее назойливо лезет в уйди, в мозг. «Отстань от меня!.. Отстань от меня!.. Отстань от меня!..» На улице прохладно, воздух чист и свеж, напоен ароматом сада, как и в то весеннее утро, когда он упал на борозду, залитую кровью, но Иону кажется, что повсюду стоит затхлая, тошнотворная, удушливая вонь цуйки, колбасы, разгоряченных человеческих тел. Он стонет и ускоряет шаги. Но напрасно: его догоняют звуки гармошки. Высокие бешеные ноты с быстрыми переборами проникают Иону в уши, оглушают его, как страдальческие вопли, как скрежет зубовный: «Отстань от меня!.. Отстань от меня!..»