Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

А он, Пантелимон Матаке, скромно кивает головой. Он мог бы рассказать, как умеет обращаться с людьми, как справедливо оценивает их скот, как советует одному еще подкормить своего кабана, чтобы получить за него побольше, другому — заключить договор, третьему — сходить на заготовительную базу. Знает он, на что именно нужны людям деньги, какие дыры они хотят заткнуть. Теперь он их друг. Теперь люди не видят в нем барского холуя, как прежде. Но вдруг начальник нахмурился: «Что у вас, товарищ Пантелимон, получилось с Некулаем Тимофти? Почему вы не пошли ночевать к нему? Ведь вы именно так договорились с товарищем Стратулатом. Дело ваше, товарищ Пантелимон. Но тот, кто не смотрит в оба, расплачивается своим кошельком. Кошельком, товарищ Пантелимон. Открывайте же свой портфель. У вас нет денег? Портфель пуст? Все отдали? Ха-ха-ха! А под пиджаком что у вас? Думаете, я не знал, что вы притворялись, будто занимаете деньги в кооперативе, а на самом деле вынимали их из сумки и перекладывали в портфель? Отдайте сумку, товарищ Пантелимон!»

Тут начальник бросается на него. Но оказывается, что это вовсе не начальник, а высокий, дюжий мужик, а позади него стоит худощавая женщина и грозно смотрит из-под насупленных бровей. Пантелимон рванулся, хочет бежать, но не может, ветер воет, собака скулит от холода, и журавль у колодца скрипит, скрипит…

Пантелимон Матаке открыл глаза и некоторое время ничего не может понять. Постепенно он приходит в себя; глаза стали привыкать к слабому мутному свету, проникавшему в окошко. В руке он сжимает сумку с деньгами. Прислушивается. За стеной ничего не слышно.

«Сколько же я спал?» — спрашивает он себя. Но вдруг другая мысль заполнила радостью все его существо. «Теперь утро, и я спасен», — говорит он себе просто и легко, как будто речь идет о какой-то мелочи. Потом он соображает, что еще не совсем рассвело. В свете, проникающем в горницу, едва проступают контуры окна. Это, может быть, даже лунный свет. Все же ветер, кажется, немного стих. Он уже не швыряет в окна пригоршнями мерзлого снега. И собака больше не скулит за стеной.

Ему приходит в голову, что когда он в одном белье, то и сил у него меньше. Одетый человек совсем другое дело.

С величайшей осторожностью, чтобы не услышали хозяева, он спускает с кровати ноги, снимает сумку и кладет ее под подушку. У него теплая фуфайка, которую он надел только по настоянию жены. Он натянул рукава и уже просунул голову, когда заметил, что надевает фуфайку задом наперед. Это вновь его напугало.

«Сейчас они могли бы захватить меня врасплох; я даже не увидел бы их», — подумал он в страхе и с силой рванул фуфайку, просовывая голову в узкий ворот. Отскочила какая-то пуговица и бесшумно упала на что-то мягкое. Пантелимон на мгновение оцепенел, прислушиваясь. Все спокойно. Затем он так же осторожно надел брюки, ботинки, потом пиджак, и внезапно его охватила ярость. Нет, это невозможно! Скорей, скорей бежать, пока на него не напали, и он будет спасен! Он надел пальто, шапку, схватил портфель. Через окно проникал все тот же скупой серый свет, но в комнате стали вырисовываться отдельные предметы: стол, кровать, два стула и какая-то черная куча в углу. Затем он заметил в другой стене еще одну дверь и торопливо, на цыпочках направился к ней.

«Ну, скорей, скорей, скорей!» — повторяет он, еле шевеля губами, нажимает на щеколду и чувствует, что внизу, у самого порога, дверь закрыта на крючок. Снимает крючок и выходит в сени. Оттуда — во двор. Вдоль забора и у колодца ветер намел сугробы снега. Так вот откуда идет то неясное сияние, которое он принял за рассвет. Но в голове стучит все то же слово: «Скорей! Скорей!»

Дойдя до ворот, он пытается перепрыгнуть через забор, но тот слишком высок. Вновь нажимает на железную щеколду. Но что это? От сарая отделяется тень. Несмотря на темноту, он видит в руках человека топор. Пантелимон рванул ворота, и щеколда соскочила с лязгом. Вырвавшись на улицу, он побежал со всех ног, испытывая огромное облегчение. Ему хочется плакать и кричать от радости.

— Эй-эй! Товарищ, стой, стой! — раздается позади, но он не отвечает и не останавливается. Ему хочется смеяться, хохотать громко, как хохотал вчера вечером хозяин, когда они выпили полбутылки водки. Он бежит долго, не отдавая себе даже отчета, куда, к селу или к лесу. Ему все равно. «Видишь? Скорей, скорей! Ха-ха-ха!» — бормочет он, и ему кажется, что смех отдается во всем его существе.

Добежав до первых хат, он остановился. Перевел дух, сдвинул назад шапку, съехавшую на глаза, и спокойно зашагал по дороге, как будто только что вышел из дому. Он попытался разобрать, где находится, и только теперь заметил, что свет стал белым и уже наступило утро. Это его совсем успокоило, и он направился к сельсовету. Увидев еще не погашенную лампу в одной хате, он вспомнил, что здесь живет Георге Мафтей, у которого есть для продажи бычок. Своих волов он сдал в колсельхоз, когда вступил в него, а молодой бычок ему не нужен. Теленка он вырастил просто так, потому что любил его.