Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

— Напоят уж его завтра…

— А что как он захворает? Здесь я ему дам все, что ему требуется, понятно? Ведь это наше, коллективное добро, ты подумай, что говоришь! Мало тебе того, что надо мной измываешься?

В конце концов, она была права. Ночью в усадьбе оставался один сторож.

— Ладно, — говорю, — раз тебе этого хочется, отведу его утром.

— Ясное дело, пускай конь хоть несколько часов почувствует, что он у себя дома, у настоящих хозяев, ведь столько времени он у чужих…

Ну как тут не рассердиться?

— Ты, — говорю, — молчала, как мудрец, целых два месяца, а чуть открыла свой роток, так и сморозила глупость.

Ни слова больше не сказал. Было бы кому говорить!

Поужинал и улегся спать.

Баба словно сон потеряла. Всю ночь вертелась как юла: то в дом, то в конюшню, то туда, то обратно. Какие только лакомые кусочки не перетаскала кляче! Насыпала ей торбу яблок, отнесла головку квашеной капусты, пригоршню орехового ядра… Понесла в конюшню горшок борща, мамалыгу…

Надо полагать, конь наелся в ту ночь, как в престольный праздник.

К утру, уморившись, уснула жена вон на этой самой лавке.

На рассвете я проснулся от шума во дворе. Встал, смотрю в окошко — ничего не видать. Пес наш свернулся калачиком и только время от времени уши настораживает.

Выхожу во двор, и что ты думаешь? Кляча в конюшне словно взбесилась: ржет, бьет копытами в стены, грызет от злости кормушку!

Возвращаюсь в хату, бужу жену.

— Послушай, что творится, — говорю.

Она слушает и ничего спросонок не понимает.

— Слушай, слушай, ведь это же твой конь…

— Что ты ему сделал, Ефтиме, что ты еще натворил? — орет она на меня.

— Я? Ничего я не делал! Только знай, что у коня теперь уж совсем другие привычки: как взошло солнце, приходит и корм — овес, водопой, скребница… В колсельхозе иначе, чем у нас. Там каждая скотина живет по расписанию. Пришло время кормить скотину? Пришло! А раз пришло, подавай ей корм! Нет корма — слышишь, что она там вытворяет? Ничего не поделаешь, привычка! Ты разве не заметила, что конь словно помолодел? Думаешь, это от бога? Вчера я еле удерживал его в узде! Вот что значит правильный уход! Видать, такими будут все кони через несколько лет. Потому что, видишь ли, скотина, как и человек…

Думаешь, она слушала меня? Какое там! Схватила ведро в одну руку, другою вцепилась в челку коня, — она еще ночью вплела в нее красную ленточку, — да и потащила его к колодцу!

Ушла, и долго ее не было. Часа этак через два вернулась домой одна. Не то смеется, не то плачет…

— А коня куда девала? — спрашиваю.

— Где ему еще быть? На усадьбе.

— Ты его отвела?

Баба натянула платок на глаза, уселась На завалинке и молчит. Сажусь и я рядом с Ней.

— Говори, пришел кто-нибудь из колсельхоза и потребовал его у тебя?

— Нет.

— Сама его отвела?

— Нет.

— Где же он тогда? На усадьбе, или ты опять натворила бед, черти бы тебя причесали? Говори!

— Что мне говорить? Нечего говорить. Пойди спроси его сам.

— Кого, баба?

— Коня, человече, нашу клячу, чтоб она издохла… Четыре ведра выпила, руки я себе изломала, вытаскивая их из колодца, а он как задерет хвост, и галопом, галопом…

— Куда же это он?

— Говорю же тебе — в колсельхоз! Когда я его догнала, он стоял у ворот и терся о них головой, требовал, чтобы его впустили. На, смотри!

И жена показала мне красную ленту, которая, видимо, расплелась в то время, когда конь терся головой о ворота усадьбы.

— Я сама, — говорит баба, — своей рукой открыла ему ворота. Коли ему там лучше, пускай себе там и живет. Не приводи его больше домой. Другой у него там уход, я сама видела. И в конце концов он все равно остается нашим…

Что тут еще скажешь?

— Значит, так было дело! Ну, хорошо… очень хорошо… Хоть раз пускай будет по-твоему… Только знаешь что? Одному я удивляюсь: не говорю уж о том, что конь оказался умней тебя. Куда ни шло: ведь он молчит, как говорится, с тех пор как его мать родила, а ты промолчала всего два месяца. Но я удивляюсь тому, что он оказался умнее и меня. Ведь столько времени я бьюсь с тобой, а все не сумел разъяснить того, что эта кляча разъяснила тебе всего за один час… Ну, а теперь что будешь делать — плакать или смеяться?

Баба еще ниже натянула платок на глаза.

— Видать, человече, по-твоему вышло. Пускай меня черти причешут, если я знаю, что мне делать, — и плакать хочется и смеяться…

Вот так было дело.

Теперь дела пошли иначе, никакого сравнения!.. Все же нет-нет, да и напоминаю ей, чтобы не забывала.