Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

— Послушай, жинка, — говорю, — какого дьявола ты записалась в колсельхоз?

— А ты еще спрашиваешь? Ну, записалась вместе с тобой. Но я не думала, что это так скоро будет.

— Отчего же ты теперь против меня? Кто тебе забивает голову всякой ерундой? Хурдукова жена? Жена Пую? Какая кулачка нашептывает тебе, а?

— Есть кому нашептывать, не твоя забота, — говорит она. — Как будто у меня самой глаз нету? С той поры, как началось дело с колсельхозом, ты совсем от рук отбился. Что ты делаешь, где ходишь, кто нас друг с другом ссорит, один бог знает. Может, ты на старости лет себе любовницу завел…

Тут я сказал ей еще пару слов, стегнул коня кнутом и пошел.

А баба вслед все причитает: «Сыночек матушкин, сыноче-е-е-ек!»

Тут дед Ефтиме прервал свой рассказ и попросил меня подбросить хвороста в печь, но не слишком много.

— У нас, — пояснил тут же дед Ефтиме, — уж больно туго с дровами. Приходится больше пользоваться кизяком и соломой. Раньше в наших местах были леса. Эх, и какие же это были леса! Но их начисто срубили без всякого разбора. Когда наших коллективных хозяйств станет побольше, мы тоже составим план, как это сделали в Советском Союзе. Примемся дружно за работу, и опять поднимутся леса на буераках, вокруг оврагов… Приезжай к нам лет этак через пятнадцать — двадцать, не узнаешь этих мест: как сад, расцветет наше село. К тому времени и дорогу заасфальтируем… построим кирпичные дома… Да разве только у нас будет все это? Во всех селах, по всей стране… Но давай-ка я расскажу тебе, что было дальше.

Отвел я коня на коллективный двор. Дело сделано. Я, понятно, доволен.

Но, с другой стороны, тоска берет. Баба моя словно воды в рот набрала. Говорю с ней, объясняю, доказываю — молчит!

— Боже ты мой, чудо великое сотворилось, — начинаю я шутить, — где же это видано, чтобы ты столько дней подряд молчала? Смотрю на тебя и словно не узнаю: то ли это женщина, то ли ангел, ничего не понимаю, черти бы тебя причесали.

Как-то в воскресенье, на общем собрании, рассказываю эту историю.

— Что делать, — говорю, — с нашими бабами? Вот уже две недели, как моя молчит, да так, что я и голосок ее позабыл. Что в ней тлеет, не знаю, да только ничего путного я от этого не жду. Озлилась баба…

— А почему не приведешь ее сюда? Разве она не член колсельхоза? — спрашивает меня уполномоченный.

— В колсельхозе-то она состоит, — говорю, — только, видишь ли, если она даст здесь волю своему языку, да еще и других приведет, тогда боюсь, товарищ, бабы верх возьмут — курица петухом запоет… А это тоже никуда не годится, засмеют нас люди…

— Ничего, ничего, ты только скажи ей, чтобы пришла, пусть сама увидит что к чему, сама поймет…

— Ладно, скажу ей…

— Может, было бы лучше, чтобы ей кто-нибудь другой об этом сказал?

— Твоя правда. А я, знаешь ли, умываю руки.

С той поры всякое воскресенье моя баба наряжалась, как в церковь, и шла за мной на общее собрание. Молча шла, молча сидела на собрании, молча домой возвращалась. Однако замечал я, она будто добреет.

Время шло, двигались и дела.

В один прекрасный день, когда мы принялись за подготовку парниковых рам, — задумали мы наладить огородное хозяйство, — вижу я, вместе с другими работает и моя жена.

— Ты что здесь, жинка, делаешь?

Молчит.

— Что делает здесь моя баба? — спрашиваю я у уполномоченного.

— А разве она не член колсельхоза? Вырабатывает трудодни.

— Пускай себе вырабатывает, причесали бы ее черти, но мне-то кто обед сготовит? Думаешь, она и для меня принесла обед?

— Конечно, — сказал он и пошел по своим делам.

И в самом деле, принесла баба и для меня обед.

Наконец наступил ноябрь. Пришел и мой черед отвезти подсолнух на заготовительный пункт. Иду на усадьбу, требую, чтобы мне дали коня, телегу, заезжаю домой, гружу поклажу и отправляюсь в путь.

Хозяйка была в то время на работе.

Случилось так, что мне попался как раз мой конь.

Смотрю на него, не узнать коня. Округлил бока, набрался сил, заблестел, ну прямо помолодела кляча!

Вернулся я поздно ночью. Баба вышла мне навстречу. Не успел я слезть с телеги, как она вмиг распрягла коня, — еще проворней, чем это делалось у нас в одиннадцатом кавалерийском, и вижу, заводит клячу в конюшню.

— Ты что делаешь, жинка?

Молчит.

— Ведь я должен отвести его на усадьбу, зачем суешь нос не в свое дело?

— То есть как это не в свое дело? — развязала баба свой язычок. — Конь-то разве не мой тоже? Хозяйство не мое тоже? И куда ты хочешь его повести на ночь глядя? Кто его там ожидает? Отец? Мать? Кто его накормит, кто напоит?