Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

Кирикэ это показалось уж слишком (со стороны училищ вообще), а его отцу и подавно (со стороны сына). Тогда-то папаша Кирикэ и снял ремень, чтобы «научить уму-разуму своего лоботряса». Кирикэ-сын, точно и вправду чувствовал за собой вину, молча стерпел порку. А после того как отец заявил, что он «больше не желает и разговаривать с этаким щенком и лоботрясом», Кирикэ, по совету матери, решил поступить учеником на завод «Гривица» — «если и тут затора не будет», — под присмотром отца, а может быть, и под его непосредственным руководством.

Сказано — сделано. Итак, сначала — в коммерческое училище за документами.

Войдя в секретариат с видом человека, который вправе требовать возвращения принадлежащих ему благ, попавших вопреки его воле в чужие руки, он потребовал вернуть ему документы.

— Уходишь?! — удивилась секретарша, ласково ему улыбаясь.

— Да! — буркнул Кирикэ, не желая продолжать разговор: он бессознательно отождествил эту молодую, миниатюрную, красивую и немного застенчивую женщину с той самой шавкой, которая забрала его документы из секретариата «кожевников».

— Эх, — вздохнула секретарша словно про себя. — Все бегут от трудностей…

Кирикэ почувствовал, как у него к горлу подступает горький комок, и тотчас мысленно выругал секретаршу, предложив ей отправиться вместе со всем ее родом на завод «Гривица» в ученичество под присмотр его отца. Поглядел бы он тогда, что бы она запела! И он потребовал, чтобы ему выдали документы. Но секретарша, не обращая на него внимания, послала тем временем за директором.

Директор коммерческого училища — в темных очках, мертвенно-бледный и страшно худой, как говорится, кожа да кости — с первого взгляда напоминал скелет, по которому дети изучают основы анатомии, с той только разницей, что он был в костюме.

— Это тот самый, парикмахерский… — заявила «шавка», представляя Кирикэ директору.

— Ага! — понимающе произнес директор и, взяв у секретарши документы, подошел к Кирикэ, протягивая ему руку, как равному, с таким видом, точно собирался сказать ему что-то чрезвычайно важное.

Кирикэ даже растерялся. Протянув директору руку с холодной вежливостью, он подумал, что без сомнения, Коммерция успела «перебросить» его за ночь в какое-нибудь училище для парикмахеров. «А уж хуже этого на свете ничего не придумаешь, что и говорить!»

Но оказалось, что дело было совсем не в этом.

Развернув на краешке стола папку с его документами, директор сказал ему следующее.

Во-первых, судя по отметкам, полученным на экзаменах, он мог бы свободно поступить как в гимназию, так и в училище для металлургов, и уж тем более в училище для кожевников. Но, к сожалению, секретарь гимназии, — у которого, как выразился директор, «наверное, мозги набекрень или, быть может, он попросту отъявленный мошенник», — так вот этот секретарь, просматривая документы Кирикэ, прочитал в графе «Занятия отца» вместо «фрезор» «фризер» [3] «Фрезор» по-румынски фрезеровщик, а «фризер» — парикмахер. . Таким образом, ошибочно приняв Кирикэ за сына парикмахера, который, как это ни странно, работал на заводе «Гривица», его отнесли к категории детей «служащих», и на обложке его личного дела появилась огромная красная тревожная буква «С», указывающая на его «социальное происхождение».

Так что, продолжал директор, трудно обвинять начальство гимназии в том, что при одинаковых оценках, будь они даже наивысшие, полученных на экзаменах сыном рабочего и сыном служащего, оно предпочло первого. Та же история случилась и в училище для металлургов и т. д….

— Понимаешь?

Стан Кирикэ все понимал. Он искоса поглядывал на огромную красную букву «С», пока на глазах у него не выступили слезы. Пропал, значит, этот учебный год!.. Потом, обстоятельно поразмыслив о мастерских «Гривица», где он мечтал работать еще ребенком, он вызывающе пожал плечами. «Я покажу вам, кто я такой, и без вашего училища… этих училищ, где одни только отъявленные шавки, черт побери!»

Во-вторых, продолжал директор, в коммерческих училищах имеются места для сыновей рабочих… И он торжественно произнес целую речь по этому поводу, речь, начавшуюся, правда, к досаде Кирикэ, повторением укоризненных слов секретарши: «все бегут от трудностей», но закончившуюся так, что Стану Кирикэ вдруг стало ясно как божий день, что он, несмотря на свои тринадцать лет, все же Сын Рабочего Класса (теперь вам понятно значение больших букв), и это высокое звание, наделявшее его высокой властью, обязывает его вступить в ряды торговых работников! И принести с собой нечто такое, что «без сомнения», «наверняка» и «само собой разумеется» было у него «в крови» с самого дня его рождения, а именно, «организаторский дух рабочего класса, честность, дисциплину и пролетарскую мораль вообще…»