Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

В один из вечеров я прочитал ему «Дэнилэ Препеляк» [24] Название народной сказки. . Он был просто счастлив. Смеялся до упаду, хлопал себя руками по коленям.

— И нечистого вокруг пальца обвел! Ха-ха-ха! Самого сатану обманул, ха-ха-ха!

Хохотал и я, увлеченный его искренним весельем.

— …А ведь можно было подумать сначала, что он глупее всех, а он вовсе не был глупым…

— Он совсем неглуп, — подтвердил я. — Но в прежние времена так бывало. Все твердили, что мужик глуп как пень, вот он и поверил в это.

— Правильно! Вдолбили ему в голову, что он глуп!

— В конце концов он и сам поверил, что глуп. На самом деле он вовсе не был тупицей, а только неграмотным.

— Так оно и есть! Он только думал, что глуп, а на самом деле не был глупцом!..

Я не сразу разобрался в чувствах, вызванных в душе Маноила Лепэдату этими словами. Бывало, он часто повторял мои слова, когда я объяснял ему что-либо из прочитанного во время наших дружеских встреч; он твердил их с выражением школьника, повторяющего уроки.

Но на этот раз все было по-иному. Сидящий передо мной человек помрачнел, заметно было, что его мучает какая-то мысль. Но я все еще не понимал, какие мысли мучительно пробивают себе дорогу под его изрытым морщинами лбом.

Прошло еще два-три вечера. Мы прочитали еще несколько книг. Однако Маноил Лепэдату по-прежнему пребывал в каком-то мрачном, напряженном состоянии. Казалось, он хочет о чем-то спросить меня; он пристально, испытующе смотрел на меня, входя в комнату, когда я прерывал чтение, или прощаясь со мной… Иногда он порывался что-то сказать, но как бы проглатывал слова и, еле прошептав: «До свиданья!» — уходил.

В один из вечеров он все же задал мне свой вопрос. Без всякой связи с тем, что мы читали, он прервал меня посреди фразы:

— Товарищ учитель, может ли случиться, чтобы человек, сам по себе неглупый, считал, что он глуп?

Еще не понимая, куда он клонит, я ответил:

— То есть, чтобы все считали его глупым, чтобы он сам считал себя тупицей и чтобы он все же не был таким? Разумеется, это возможно.

— И такой человек может выучиться грамоте?

— А почему бы и нет? Он должен только выбросить из головы мысль о том, что он глуп, должен поверить, что он не глуп. Тогда ему не трудно будет учиться.

Мне уже было ясно, что его волнует, и я решил, как говорится, ковать железо, пока горячо.

Я положил перед ним тетрадь и сунул ему в руку карандаш.

— Нет, нет, — сказал он. — Не по мне учеба…

На следующий вечер он сам попросил меня показать ему буквы, помочь ему. Через несколько дней он принес тетрадь, всю исписанную крюками и спросил меня:

— Так хорошо?

— Хорошо, очень хорошо! Но когда вы успели исписать эти двадцать страниц?

— Сегодня ночью!

— Значит, вы можете учиться!

— Ну, крючки я еще могу! А вот как будет со словами?

Он стал писать и слова. Это был праздник, это была победа, когда он впервые написал:

— Ов-цы! Так?

— Правильно!

— Вот, еще раз: ов-цы, овцы. Хорошо?

— Хорошо!

— Ну-ка, еще раз.

С упорством ручья, пробивающего себе путь сквозь скалы, он заполнил при мне две страницы словом «ов-цы, ов-цы», спрашивая каждый раз: «Правильно?»

Он устал. Капли пота выступили у него на лбу. Оторвавшись наконец от тетради, он взглянул на меня, спокойно и счастливо улыбаясь:

— «Ты, овечка серая, серая, белая…» Помолчав немного, он опять спросил меня: — Я хорошо написал?

— Хорошо!

— Значит, я могу научиться грамоте? — Можете!

— Значит, я вовсе не туп?

— Нет, нисколько!

— Ай-яй-яй! Вот это хорошо; господи, как это хорошо! Постойте-ка, я еще напишу.

И он заполнил еще две страницы, прилагая огромное старание, вздыхая и в то же время улыбаясь.

Потом, бесконечно счастливый, он снова засмеялся и сказал:

— Вы мне покажете и остальные буквы?

— Конечно, покажу.

— Все покажете?

— Все!

— Ну и везет же тебе, Маноил!

И Маноил учился, учился упорно, вдохновенно, проводя бессонные ночи за тетрадью.

Вскоре он написал свое первое предложение. Это было несложное школьное предложение, вроде «Нику добрый».

Он тщательно выписал его, проверил букву за буквой, прочитал по складам и острием карандаша провел по каждому изгибу букв.

— Так хорошо? — спокойно спросил он меня.

— Очень хорошо!

Он серьезно выслушал мою оценку, думая о чем-то другом. Вновь и вновь писал это предложение, больше не спрашивая меня, хорошо или плохо он его написал. Затем встал и взялся за шляпу.

— Так вы говорите, хорошо?