Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

Тогда Ион, дрожа от нетерпения, спросил:

— А венгры как? Венгры тоже в колсельхозе?..

И сам удивился своему вопросу, потому что хотелось-то ему узнать совсем не это.

— Да, почти все в колсельхозе.

— И Ковачи все?

— Да, все.

— Так!

Мать испуганно спросила:

— Ты о чем думаешь, Ион?

— Думаю.

— Не думай, сыночек, милый. Не думай. Теперь люди живут мирно: они уже не такие, как прежде.

— Не такие, как прежде… — прошептал он. — А как по-твоему, они, Ковачи, примут меня?

— Почему же не примут? Ведь земля твоя там… О господи, зачем ты еще думаешь о том!.. — и она разрыдалась. — Не думай, родной. Люди простят тебя… Не думай. Не мучай ты свою бедную душеньку…

— Да. Легко сказать: не думай! Разве можно приказать думам, разве они тебя послушают?..

— О господи, господи! — И мать долго плакала, бормоча отрывки молитв, призывая на сына милосердие божие.

Потом, когда она немного совладала с собой, Ион мягким голосом заговорил:

— Мама, не плачь больше. Не горюй… Пусть будет по-твоему. Я подам заявление. И попрошу людей простить меня. Я им скажу, что не было душе моей покоя. Они меня простят. И я стану работать…

— Да, сыночек. Ты им скажешь, попросишь прощенья. Они поймут, что ты не злодей…

Наконец старуха утихла. Сын лежал в постели молча, но не спал, она слышала, как он ворочается, заглушает вздохи, сдерживает дыхание. Ей хотелось ему что-нибудь сказать, утешить его, но она не находила нужных слов. Уже совсем поздно, когда за окном забелел рассвет, Ион тихим, спокойным голосом, словно эта мысль пришла ему в голову только сейчас, а до сих пор он думал совсем о другом, спросил мать (которая была, однако, убеждена, что его мысли все время заняты именно этим):

— Матушка, скажи, а Марика тоже в колсельхозе?

— Марика? — вздрогнув, откликнулась мать. Она инстинктивно съежилась в постели, как будто ее ударили палкой. — И она там. Она в бригаде Октавиана Кирилэ, он нам родственник по отцу; кажется, двоюродной брат тебе, либо троюродный, а может, и дядя, я толком не знаю. — И она заговорила все быстрее и быстрее: — У них хорошая бригада. В прошлом году они получили премию: на их участке был самый лучший урожай кукурузы. Я такой кукурузы отродясь не видывала: початки длинные, зерна крупные…

Ион слушал, теряя терпение. Не в силах больше сдержаться, он крикнул:

— Матушка, как Марика?

— Хорошо, сыночек, — растерянно ответила мать. — Работает в бригаде Октавиана…

— Да будь она неладна, эта бригада Октавиана, я спрашиваю о Марике…

— Родимый мой, я же сказала тебе, что хорошо. Здорова. Как раз сегодня ее видела. Она поздоровалась со мной и спросила, как я поживаю. — И, внезапно решившись, старуха сказала со всей мягкостью, на какую только была способна: — Сынок, не думай больше о Марике.

— Почему? — вскрикнул он, и Сусана в темноте увидела, как он приподнялся на постели.

— Она замужем, бедняжка, — все так же тихо и ласково ответила мать. — У нее трое детей…

— Как — замужем?! Как — трое детей?!

— Да что же было делать бедной девушке, — ведь и мать ее умерла в том же году. Она осталась одна как перст. Родственники на нее косо поглядывали.

Ион рухнул на постель, зарылся головой в подушку и больше не произнес ни слова. Так он лежал весь день и всю ночь. И только на второе утро встал, умылся, оделся, пошел в сад и там, сидя под кустом жасмина, курил и молчал; он никого не хотел видеть. Вечером поднялся, вошел в дом, съел несколько ломтей хлеба и ушел. Мать проводила его испуганным взглядом. Ион вернулся под утро, усталый, обессиленный, его одежда и башмаки были мокры от росы. Он бросился на кровать и проспал до самого вечера.

Когда мать вернулась с работы, Ион попросил ее уложить его одежду в старый деревянный сундучок, тот, что он брал с собой на военную службу, — он уходит.

— Куда ты хочешь идти?

— Куда глаза глядят.

— Не уходи, Ион! Я говорила с председателем, твоим двоюродным братом. Ты тоже вступишь в колсельхоз.

— Что мне там делать?

— Работать, как все работают.

— Я не могу работать, как все…

— Не уходи, Ион, родной! Не покидай меня одну. Довольно я плакала с тоски по тебе… — Она с отчаянием стиснула его руку. — Наладится и твоя жизнь, сыночек, все пройдет. Ты тоже женишься. У тебя будут дети. Как-нибудь… Не уходи: ведь тогда я совсем осиротею, незачем мне на свете больше жить…

Прижавшись головой к груди сына, старуха горько рыдала. Он легонько погладил волосы матери, потом осторожно высвободился из ее рук и со вздохом сел на край кровати, как будто его внезапно покинули последние силы.