Василе Войкулеску - Повести и рассказы писателей Румынии

Старец почесал затылок.

— Накроем ее одеялами.

— Нет… Я скажу другое. Оставлю я в монастыре отца протоиерея — пускай живет, сколько заблагорассудится.

— Ему надобно пожить здесь не менее трех дней, как положено в обители, — оборвал его отец-привратник.

— Пускай остается, на сколько захочет, — продолжал поп, — а вы доставите его дальше, куда ему нужно.

— Нет!.. Такое тоже невозможно! Что ж это, ваше высокопреподобие у нас гостем всего на один-единственный день, как первый попавшийся проходимец? — выговаривал ему игумен. Он сидел развалившись, расставив ноги и раскинув руки. — Через мой труп, не допущу такого! — бушевал он.

Тут уж со страху все заголосили и при большом шуме, точно на поле боя, потребовали от гостей послушания и повиновения, как то приличествует священнослужителям.

— С кобылой мы все устроим, сами знаете, она тоже имеет право на гостеприимство.

В этот миг в мозгу отца-привратника жужжала, точно муха, мысль, которую он тем не менее никакими силами не мог изловить. Однако она была, монах это чувствовал. И вдруг он ухватил ее.

— Погодите! — завопил отец-привратник трубным голосом. — Я придумал!

— Что? Что?

— Спустим ее в винный погреб…

— Нельзя, — перебил его игумен. — Вино, проклятое, ведь всякая какая мерзость там случится — оно весь этот запах примет. Довольно она вам трапезную запоганила.

— Да и я не разрешаю, — всполошился поп, задетый, что его кобылу унижают. — В погребе сырость, чего доброго, схватит ревматизм, она ведь нежная. И потом, запах спирта и страшная плесень: мы-то люди, и то от этого захмелели, а она совсем отравится. Завтра придем, а она спит или подохла.

— Другое, — рявкнул привратник.

— Что другое?

— Поднимем ее на колокольню. Первое — никому не придет в голову искать ее наверху, будь то хоть вор из воров. Второе — и захочет, так не сможет украсть. Дубовая дверь устоит и перед пушкой. Запоры с немецкими замками не поддадутся, даже если их будет трясти Самсон, разрушивший капище филистимлян. И наконец, на колокольне чисто и здорово — даже чахоточному побыть не вредно.

— А если у воров разрыв-трава есть и они отопрут замки? — вмешался брат Минодор.

— Ни черта у них нету! — отмахнулся привратник. — Да пусть хоть разрыв-переразрыв-трава будет, и то им с замками не справиться.

Так и порешили. Кобылу напоили-накормили, потихоньку повели под уздцы и, лаская, гладя и похлопывая по крупу, довели ее до входа. Впереди шла белая кобыла, а за ней черная толпа — казалось, она тянет за собой погребальные дроги.

У входа небольшая заминка: лестница узкая, скрипящие и крутые ступени. Кобыла замешкалась, отступила, потом испугано попятилась.

— Не хочет, — забеспокоился поп.

— Захочет, деваться ей некуда! А ну, принесите ведро овса!

И с помощью овса — ведро то подсовывали к самой морде, то ставили как приманку на ступень выше, чтобы кобыла к нему поднималась, поощряя и завлекая ее — тут, глядишь, ласково подтолкнут в спину, там с сердцем переставят ей ноги, — помучившись изрядно, терпением и ловкостью отцам удалось взгромоздить кобылу на колокольню, где они и оставили ее гулять на свободе. Закрыли верхнюю: дверь, чтобы ей не вздумалось спуститься, и нижний вход замкнули множеством запоров, потом замотали цепями, словно на крепостной башне.

И, покончив с этой заботой, успокоенные, вернулись за стол в трапезную, ибо от таких трудов и раздумий почувствовали голод.

— Сегодня по порядку была свинина, — объяснял им игумен свои кулинарные планы, снова поглощая голубцы, вырезку, отбивные и другое жаркое. — Завтра же — день птицы. Позаботься, брат повар. Отыщи откормленную гусыню, поймай того петуха-гуляку, попортившего нам всех кур. Да не забудь влить им в глотки две чашки рому. Соверши набег на цыплят, что вылупились на рождество, наметь примерно с два десятка. Не удалось мне развести фазанов, — с огорчением обратился он к протопопу. — Но мы зарежем несколько каплунов, у них такое же мясо… Слышишь, брат! Да не забудь про голубей для чуламы [9] Чулама — птица, приготовленная под белым соусом. .

Повар кивал при упоминании каждого нового сорта птицы и брал все себе на заметку.

Пировали без устали и ночью, поддерживая себя дымящимся кофе, который стал появляться все чаще, и сигаретами — их скручивали тут же.

Игумен, развалясь в кресле, тоже курил, держа на выставленном вперед колене брата Минодора. Круглые щеки, томные голубые глаза, еле приметно пробивающиеся на верхней губе черные усики, кольца волос, ниспадающих на спину, делали его похожим на ангела, прикорнувшего на груди у святого старца.