Василе Войкулеску - Повести и рассказы писателей Румынии

— Так и есть, ангел! — подтвердил игумен. — Злые духи — они черные.

Вдруг поп Болиндаке, протрезвев, провел рукою по глазам и завопил как оглашенный:

— Это кобыла!.. Моя кобыла…

И он стал звать ее:

— Лиза, Лизушка, детка, подожди, я сейчас!

Теперь было еще труднее отомкнуть запоры и отодвинуть засовы, обмотанные проволокой, чем четыре дня назад, когда их запирали. После многих усилий дверь поддалась, и все ввалились разом.

Тут и поняли: кобыла, три дня и три ночи без воды и пищи, ржала, тыкалась в окна, пыталась грызть дерево двери, вертелась, металась, билась головой о стены, пока, отчаявшись, не разглядела, подняв глаза, веревки колоколов, висевших над нею, и не принялась жевать их. Она вытянула шею, схватила веревку и потянула ее книзу. Язык колокола пришел в движение и забил тревогу. Когда колокол закачался на крючке и вырвал веревку изо рта у Лизы, кобыла принялась за другую, она в отчаянии ее потянула, и снова раздался звон. И опять колокол сдвинулся с места — вниз, вверх, — и лошадь выпустила изо рта веревку, но не сдалась. Она вернулась к первой веревке, которая теперь не двигалась, и снова схватила ее в зубы, и колокол, дрогнув, жалобно застонал.

Поп проклинал себя, бил кулаками по лбу: как мог он забыть про кобылу так надолго — бедняга осталась без капли воды и без клочка сена! Но теперь она не желала сходить на землю. Взбираясь вверх, она и не видела, какая под нею пропасть. Сейчас, едва высунув голову и завидев круглые ступени, она напугалась, отпрянула и упрямо норовила лечь набок. Никакими силами нельзя было сдвинуть ее с места. Показали ей ведро с водою, манили вниз мерой овса, ласкали ее, понукали, подталкивали, хватали за ноги, вязали веревкой. Кобыла только больше пугалась. Она вырывалась, била копытами, брыкнула нескольких монахов и, придя в бешенство, стала скалить зубы, кусаться, а то и защищалась, повернувшись спиной точно от волков.

Поп Болиндаке плакал, игумен в замешательстве чесал бороду.

— Давайте завяжем ей глаза, — посоветовал наконец игумен. — Она не будет видеть и смело пойдет, куда мы ее потащим.

Закрыли ей глаза платком, завязали его за уши. Кобыла трепетала, как тростинка, не понимая, чего от нее хотят. Теперь она шла, но как слепая, ставя ноги куда попало. За дверью она провалилась бы в пропасть, если бы хозяин не кинулся к ней и вовремя не предотвратил несчастья.

— Так не пойдет! — крикнул он. — Надо ломать стену и расширить окошко. Тогда мы спустим ее на веревках.

Врат Минодор тоже пришел и подал свой ангельский совет: пусть кто-нибудь сядет ей на спину. Почуяв на себе человека, лошадь осмелеет и, ступень за ступенью, спустится на землю. Монахи испуганно переглянулись.

— Что же, вы и садитесь, ваше преподобие, — проворчал, обращаясь к Минодору, привратник, — вы будете полегче.

— Нет, нет, — встрепенулся игумен, напугавшись, не приключилось бы с любимцем несчастье. — Пускай садится хозяин.

Но тот признался, что кобыла не приучена к езде верхом. Выходит, извлечь ее можно, только если расширить окно… И он попросил инструменты, чтобы разобрать стену.

— Погоди! — остановил его отец Нафанаил, старик с кустистыми, нависшими на самые глаза бровями. — Есть у меня управа на твою кобылу! Разрешишь мне сделать, что я намереваюсь?

— Только бы ее не изувечить, — взмолился несчастный.

— Нет, я даже доставлю ей радость, — пообещал старик. — Принесите мне…

Монахи навострили уши, думая, что он попросит цепи, колодки и кандалы.

— Принесите мне полную кадку крепкой водки и бутылку чистого спирта.

Два монаха мигом предстали со странными орудиями, востребованными спасителем кобылы.

Отец Нафанаил подкрался и поставил кадку поближе к злосчастной кобыле. При виде питья она с жадностью к нему прильнула, сделала несколько глотков. Потом остановилась, ноздри у нее задрожали, и она снова опустила морду, отыскивая воду, глубоко вдохнула пьянящие пары, висевшие в воздухе колокольни, и опять притронулась к водке, замотала головой, окропляя святых отцов брызгами. Еще раз с надеждой наклонилась она к кадке, но теперь уже пить не стала. Однако пары спиртного, блуждавшие над кадкой, ее слегка опьянили.

Тогда отец Нафанаил, неторопливо размешивая рукой в ведре овес, щедро полил его водкой. Затем тихонько подтолкнул ведро к кобыле. На этот раз она, ослабев с голодухи, стала есть; через силу, кое-как жевала она овес, размоченный в водке. Съев полведра, она немного повеселела и успокоилась. Теперь легче можно было к ней подступиться.