Василе Войкулеску - Повести и рассказы писателей Румынии

Так оно и случилось. Протопоп привык вскорости, как будто бы там родился, среди винных бочонков. И, захмелев, стал тоже слегка пошатываться.

— Что это, отец игумен? Я понимаю, ваше высокопреподобие, вы здесь уже три дня валандаетесь. Но я ведь не выпил и десяти рюмок цуйки…

— Тому виною глубина и застоявшийся воздух, — разъяснил хозяин. — Вы не пьяны и не думайте, будто мы все здесь пьяны. Просто захмелели от винных паров, которые вдыхаем, они во сто крат крепче вина, принимаемого внутрь. А как выйдем на свежий воздух да отведаем жирной пищи — так сразу в себя придем, пока прочтем «Отче наш» — и не узнать тогда, что с нами было.

Протопоп, поверив, отдался на волю дурманящих паров и попечению игумена, который потребовал солидной пищи и устроил там, под землей, весьма приятную пирушку из запасов, взятых сверху. Так, прямо стоя, отведали они голубцов из свинины с кислой капустой, которую монахи держали в погребе в забитых бочонках, и потому она не портилась до самого липеца, то есть до июня месяца; жаркого из свинины, вымоченной в уксусе со специями, а потом зажаренной на гратаре; колбасы, свежей, как утренняя роса, и прекрасной мамалыги — не слишком жидкой и не слишком густой, какую умела готовить только та проворная девица, что служила у святой Пятницы. Все это запивалось вином из глиняных кружек.

В полдень, повеселев, вышли они на свет божий и сели за настоящий обед, поданный в большую трапезную.

— Вот теперь мы закусим, как полагается, — вздохнул игумен и посадил протопопа на противоположный конец стола, а монахов разместил по обе стороны.

Отец-привратник, призванный колоколом, дабы не нарушить приказа, привел кобылу к окну трапезной, чтобы она была на виду у хозяина и за ней следили и ее защищали все святые отцы разом. Кобыла всунула в окно свою умную голову и заржала, словно что-то проворковала хозяину. Ей привязали к морде мешок с овсом, животному тоже ведь закусить надо.

Как раз кончили молитву и собирались приняться за еду, когда, посчитавши, с испугом увидели, что их тринадцать — иудино число.

— Нельзя! Надо найти четырнадцатого, — решил игумен.

Только откуда его взять? Они вертелись по комнате, тщась отыскать четырнадцатого.

— Сними со стены икону Спасителя, поставим ее на стул, а перед ней прибор, как в Кане Галилейской, — предложил в конце концов отец Минодор, румяный женоподобный юноша, баловень игумена.

— Замолчи, дуреха! — одернул его игумен. — Во времена брака в Кане Галилейской Иисус был во плоти и ходил среди людей. Теперь же он наш бог и нас накажет!

Женоподобный не унимался, он продолжал, опустив длинные мягкие ресницы:

— Тогда я не буду есть, а постою за вашей спиною и стану вам прислуживать.

— За мной ты постоишь в другое время и на другом месте, — улыбнулся, смягчаясь, игумен. — А теперь сядь рядом со мною и спой. Недаром ты иеродьякон. Не тревожься, найдем и четырнадцатого.

Вдруг отец-привратник, которому надлежало не сводить глаз с окна, дабы видеть лошадь, из-за чего ему было бы не до трапезы, вскочил, озаренный мыслью:

— А что, если привести в дом кобылу? Тоже ведь божья тварь. Посадим ее во главе стола, чтобы было ей просторнее и чтоб нас не стесняла, повесим ей на голову мешок с овсом, а кадушку с водой на стол поставим.

— Говорят, лошадь равна семи людям, — подтвердил игумен. — Так что мы намного превысим число Искариотово.

Хитроумное избавление от возникшего вдруг препятствия было встречено криками радости.

Угощения следовали одно за другим. Суп с фрикадельками, голубцы, вырезка и отбивные, зажаренный на противне поросенок с капустой и картошкой, тефтели маленькие и большие, величиной с ладонь, шипящие сардельки, из которых, стоит дотронуться вилкой, брызжет сок. И все это окроплено пятью сортами доброго вина, которое пили из глубоких хрустальных бокалов. Поскольку брат Минодор чувствовал большее расположение к женским сладким винам, игумен, его повелитель, в отеческой своей заботе разъяснял ему когда словом, а когда примером и направлял его к винам мужским, крепким, вселяющим мужество.

В самый разгар трапезы кобыла, съевшая многовато, стала исторгать переваренную пищу с непристойным шумом и дурным запахом.

— Скотина, она и есть скотина! — с отвращением сказал отец-привратник, поспешно перевязывая ей мешок с морды на хвост.

Но напрасно. У кобылы были и другие мерзкие нужды. Она без стеснения расставила задние ноги, и полилась та пахучая влага, которая способна отрезвить пьяниц. Лужа достигла ног святых отцов, отчего те были принуждены поднять их на перекладину.