Василе Войкулеску - Повести и рассказы писателей Румынии

— А давно ли болен батюшка? — вспомнил его высокопреподобие свои обязанности христианина, требовавшие жалости и снисхождения к страданиям ближнего.

Женщина, которая, как соглядатай, переносила слова с улицы в дом и из дома на улицу, смутилась и снова бросилась было бежать к попадье, когда вмешался какой-то мужчина:

— Да какой он больной, когда я его чуть свет видел здесь неподалеку, на Озерной поляне. Их много людей там было, задумали они косить траву. Всем миром работали, как обычно в воскресенье. Я спросил, почему он не отложит это дело на после службы. А он говорит, как бы потом не пошел дождь.

Протопоп от удивления рот раскрыл, у него даже пересохло в горле, а то бы, пожалуй, выругался.

Тут-то и объявился как из-под земли пономарь.

— Сию минуту батюшка бежит сюда, — выпалил он, едва переводя дух. — Нас мальчонка предупредил, что вы изволили пожаловать, — суетился он, целуя руку, вцепившуюся в палку.

— Значит, не болен он и не в больнице! Все это ложь! — скрежетал зубами протопоп.

— Да нет, больной он, только что делать, работа не ждет, — пробормотал пономарь. — Батюшка едва ноги волочит. Да вот и сам он явился.

Поп Болиндаке еле передвигал ноги, и вид у него был виноватый; извинениями и мольбами он склонил протопопа, по-прежнему гневавшегося, смилостивиться и войти в дом, где все и разъяснилось. Поп был болен и ушел на рассвете, попадья же подумала, что он — как и собирался — в больнице. Но он не решился оставить работу, которую задумали всем миром еще среди недели.

— Хорошо, но служба? Ведь сегодня воскресенье! Как ты осмелился оставить народ без божественной литургии? — гремел протопоп.

— Так ведь, ваше высокопреподобие, такое дело, я-то все равно не могу служить, едва на ногах стою, — ответил греховодник. — Сговорился было тут с отцом Митрофаном, из монастыря, чтоб он за меня отслужил службу. Ему и поминания принесли, и ладану да еще полтора лея посулили. Разве могло мне в голову прийти, что он не сдержит слова! — стонал поп, ломая руки. — Кабы знать, я все равно стал бы служить, пускай прямо в алтаре упал бы…

— Почему вечор не сзывал на службу?

— Так ведь я — сами изволите видеть — сильно больной был!

— А звонарь?

Звонарь (которого здесь не было, и поэтому о нем говори что душе угодно), звонарь напился и запамятовал.

Туда-сюда, в общем, поп повернул дело так, что виной всему — отец Митрофан из монастыря, он-де и должен быть в ответе и искупить прегрешения. А так как еда не была еще готова — попадья ведь тоже хворала, — то отцу Болиндаке удалось направить стопы протопопа в монастырь, он был неподалеку, и они туда попадали как раз к обеду. У монахов за оградой пруд, они варят тороу из рыбы и подают сарамурэ [8] Сарамурэ — рыба под острым соусом. с перцем — пальчики оближешь!

И чтобы замолить все свои грехи, поп Болиндаке, исцеленный чудесным образом от соприкосновения с его высокопреподобием, запряг свою прекрасную белую кобылу. Кобылу звали Лиза, и была она знаменита на всю округу, а сам поп на нее молился. Он держал ее взаперти, за семью замками, будто наложницу, и берег как зеницу ока. Запрягая кобылу, он рассказывал его высокопреподобию, как воры раза три или четыре пытались ее выкрасть. Вот и на прошлой неделе взломали конюшню. С тех пор при ней в яслях спит сторож.

И в самом деле, кобыла была что надо: тонкая, нервная морда, глаза большие, горящие и умные, нос словно точеный, дрожащие ноздри, шея напруженная, как тетива, мощная грудь выпячена, живот подтянут, бабки тонкие, точно перевязанные, и маленькие копыта, которыми она то и дело била в нетерпении. На ходу корпус ее будто распластывался, и она летела, точно борзая. Одно удовольствие было смотреть с козел, как играла она мускулами крупа — ровно танцевала и бежала будто своею волей…

— Но-о, Лиза! — любовно понукал ее поп. — У воров она всегда на примете. Только я не плошаю: если что — она со мною и спит в комнате, — исповедовался Болиндаке протопопу. — Потому что днем ворам из-за детей дорога заказана. У меня детишек пока что семеро. Выходит, помимо меня, четырнадцать глаз и еще четырнадцать ушей.

— Ну, с разбойниками ты не равняйся, — насторожился старик. — Вот хотя бы теперь — едешь один. Нет чтобы взять с собою мальчонку.

— Э, если богу угодно, еще засветло будем дома. Перекусим маленько — к тому-то времени попадья уже что-нибудь приготовит — да и спать, а завтра в котором часу велите, ваше высокопреподобие, будем где пожелаете.