Олег Попцов - И власти плен...

— Витальич хотел с тобой встретиться, ты же знаешь, собирался что-то объяснить.

— Возможно. Так сказать, постфактум.

— Значит, не едем?

— Хотелось бы, но нельзя. Новый расспрашивал о Метельникове. Не знаю, чего тут больше — искренности или коварства. Ради этого стоит ехать. Одеваемся.

В машине Голутвин обдумывал речь, которую скажет на банкете.

Старший вахтер в нелепой синей шляпе дернулся при виде Фатеева и карикатурно отдал честь.

— С праздничком вас, Сергей Петрович.

— С каким же праздничком, что за бред? — Фатеев не остановился.

— А как же. У комдива день рождения. Я полагаю, Антон Витальевич не меньше чем в генеральском чине. Получается, комдив.

Фатеев не заметил, как проскочил два лестничных марша. Лица встречных — смытая полоса неясных очертаний, свистящее безадресное «здасссти!». Предчувствие, черт побери, у него было предчувствие. Дотянул до последнего момента — и все-таки вызвал! «С повышеньицем вас, Антон Витальевич. Разрешите ручку облобызать. Ай да Новый! С секретом человек, с тайной». И еще всякой такой дурашливости полно на языке. И шаг, по ритму не шаг даже — припляс. Фатеев торопится, надо успеть переодеться. Со вчерашнего дня костюм висит в его кабинете. Нет даже времени похвалить себя за сообразительность.

В приемной пусто. Вместо Лидочки сидит Вероника из диспетчерской. С этой говорить бессмысленно — ничего не знает. Вероника отрывается от книги, смотрит на Фатеева, в глазах растерянность. На всякий случай Вероника говорит; «Его нет». Улыбка у нее извиняющаяся, мягкая.

— Понятно, — говорит Фатеев. — В таком случае помоги мне собрать цветы.

— Их так много, — говорит Вероника, — и здесь и в кабинете.

— Вот и хорошо. Треть оставим, а остальные заберем с собой.

Цветы заворачивали в целлофан, потом в бумагу. Как бы между прочим Фатеев спросил:

— Ему должны были звонить из министерства. Звонили?

Вероника виновато пожимает плечами. Она догадывается, что ее спрашивают о чем-то важном. Выглядеть в глазах Фатеева круглой дурой ей не хочется, решила соврать:

— Он сказал, что я могу напутать, и велел все телефоны переключить на него.

— Да-да, конечно.

Ей показалось обидным, что он так легко соглашается с ней, она подумала и сказала:

— Антон Витальевич долго разговаривал по правительственному телефону, затем уехал.

— Откуда ты знаешь?

— Здесь зажигается сигнал.

— Он был расстроен, взволнован? Ты ничего не заметила?

Вероника помнила строгое предупреждение Метельникова: будут спрашивать — никаких объяснений, просто уехал. Она и не собирается говорить, куда уехал. Ну а как он выглядел, разве это тайна?

— Очень взволнован, — сказала Вероника.

Все заднее сиденье машины завалили цветами. Фатеев решил проехать мимо министерства, посмотреть, там ли машина Метельникова.

— Это вам, Вероника.

— Как можно, это же не ваши цветы!

— Ну-ну, не преувеличивайте. И мои тоже. Примите букет огненных гвоздик от двух состарившихся мужчин, Антона Витальевича и меня.

Она стояла, стиснув воротник шубки на горле, уткнувшись в него. Ему показалось, что Вероника плачет. Ерунда какая.

Крутилась сырая метель. Снег падал на мостовую и тут же таял, добавлял грязи и слякоти. По радио объявили, что к ночи ожидается резкое похолодание, ветер северо-восточный. Фатеев закрыл глаза, Через час начнется банкет. Метельников уже будет в ином качестве. Так или иначе надо перестраиваться. Фатеев ехал в машине и обдумывал речь, которую скажет на банкете.

Теремов не собирался идти на юбилей, и мысли такой даже не возникало. С какой стати? Их взаимная нелюбовь с юбиляром общеизвестна. Голутвин пробовал мирить Метельникова и своего зама по кадрам — не получилось. Дружеских рукопожатий, располагающих слов и улыбок хватало ненадолго — до дверей голутвинского кабинета.

У Теремова нюх, он знает, когда надо, а когда не надо. Отношение к всевозможным юбилейным торжествам переменилось, и Теремов не упускал случая намекнуть на некий застарелый юбилейный зуд, полагая, что всякому достанет сообразительности понять, кому адресовано его возмущение насчет пристрастия к помпезности и неоправданным восхвалениям.

Когда же стало известно, что Метельников намерен устроить банкет, в поведении Теремова появилась иная краска, он потерял интерес к шумным высказываниям на сей счет, стал немногословен, словно бы в нем самом восторжествовало убеждение, что разрушительная сила его слов так велика, что их должно быть немного.