Джастин Пол - Дорогой Эван Хансен

Звонит телефон, но никто не двигается с места.

– Пусть себе звонит, – говорит Лэрри.

Зо пропускает слова отца мимо ушей и отвечает:

– Алло?

Мы все стоим рядом.

– Зо? – говорит Лэрри. – Кто там?

– Наслаждайся своей убогой жизнью, – говорит Зо и отключает телефон.

Лэрри требует:

– Дай мне взглянуть на номер.

– Он не определился, папа. Оставь это.

Щека Синтии дергается:

– Что тебе сказали?

– Не имеет значения, – отвечает Зо.

– Тебе угрожали?

– Не имеет значения.

Вчера вечером она была глубоко и откровенно печальной. А сейчас очень мрачная. Смесь страха, слабости и отчаяния и, да, печали, что вместе дает ощущение какого-то онемения.

– Ладно, – говорит Синтия, выключая планшет. – Я звоню в полицию. – Она встает и начинает рыться в своей сумочке.

– Давай немного подождем, – говорит Лэрри. – Я уверен, все утихнет…

– Это твое обычное решение, верно? Бездействие.

– Я что-то такое сказал, Синтия?

Зо умоляет их прекратить, но они не слышат ее, а может, просто не способны остановиться.

– Ждать и смотреть. – Синтия обнаруживает свой телефон. – Давай просто подождем и посмотрим, так, Лэрри?

– А чего ты хочешь от полиции? Это – интернет… Они что, арестуют весь интернет?

– На каждом шагу мне приходится умолять тебя о чем-то.

– Помолчи. – Лэрри протестующе вскидывает руки.

– Мне приходилось все вымаливать у тебя, – говорит Синтия. – Терапию, реабилитацию…

– Ты разрывалась между разными чудодейственными способами лечения.

Синтия презрительно смеется:

– Чудодейственные способы лечения? Неужели? Так ты это называешь?

– Ну, конечно, все, что ему надо было, так это очередной лагерь выходного дня с йогой за двадцать тысяч долларов.

– А какова была твоя альтернатива, Лэрри? Кроме того, что ты отказывался от всех моих предложений?

– Подписать его на программу и придерживаться этого. – Лэрри идет было прочь, но тут слово берет Зо:

– Нет, папа, ты хотел наказать его.

– Прислушайся к дочери, Лэрри.

– Ты обращался с ним, как с преступником.

Лэрри подходит к бару и наливает себе выпить.

– Ты слушаешь ее? – спрашивает Синтия.

– А ты что, была с ним намного лучше? – говорит Зо. – Ты позволяла Коннору делать все, что он хочет.

– Спасибо, – говорит Лэрри с другого конца комнаты.

Дом горит. Это сделал я. Я поджег его. Я не собирался ничего поджигать. А только хотел помочь. Он был моим убежищем. Невозможным, но подлинным. Место, куда я мог прийти и чувствовать себя в безопасности, где меня принимали и ждали. И теперь он рушится у меня на глазах. Охваченный болью, и тревогой, и беспокойством. Совсем, как я сам.

Синтия смотрит в лицо мужу:

– Когда он впервые пригрозил, что покончит жизнь самоубийством, помнишь, что ты сказал?

– О, ради всего святого, – просит Лэрри.

– «Ему просто нужно внимание».

– Я не собираюсь стоять здесь и оправдываться, – говорит Лэрри и отходит к окну.

Синтия не желает сдаваться.

– Ему становилось лучше. Спроси у Эвана. Эван, скажи ему.

Я? Моя нога перестает барабанить по полу. Пытаюсь заговорить, что-то сказать. Давай, давай, давай : словно заезженная пластинка.

– Эван делал все, что было в его силах, желая помочь Коннору, – говорит Синтия. – Потому что он был небезразличен ему.

Она выставляет меня героем, но под этой маской скрывается монстр.

– Эван не понимал, что происходит у него перед носом, – отвечает Лэрри.

– Не надо помещать его в центр событий, – возмущается Зо.

– Вы считаете, мне было все равно? – говорит Лэрри, глядя в окно. – Может, вам трудно в это поверить, но я любил его не меньше, чем вы.

Это трогает меня , но не Синтию.

– А как насчет записки, Лэрри? – спрашивает она, доставая ее из ящика стола. Вот здесь: «А мне хочется, чтобы все стало иным». Он хотел быть другим. Он хотел быть лучше.

Лэрри подходит к ней.

– Я делал все, что мог. Старался помочь ему единственным способом, который был мне известен, и если этого оказалось недостаточно…

Смотрю перед собой. Слушаю. Не слушаю. В моем полуживом состоянии я едва вижу то, что стоит посреди стола, за которым я сижу уже более часа, за который, вопреки здравому смыслу, меня приглашали поужинать вечер за вечером в течение многих недель. Я не вижу, что это такое, а потом внезапно вижу. Это источник всего. Предмет, который сделал меня лжецом: яблоко. Яблоки лежат в той же самой медной вазе, что и в мой первый вечер здесь. Они отличаются от тех, что навели меня на мысль о саде много недель назад, и их значение стало другим. Некогда они были источником сладкой лжи. Теперь же они – напоминание о безжалостной правде.