Джастин Пол - Дорогой Эван Хансен

Яблоневый сад. Не вспоминал об этом месте много лет. Когда я сейчас о нем думаю, должен сказать, ничего ужасного на ум не приходит. Никаких ссор или травмирующих обстоятельств. А это обычно случается, стоит мне углубиться в воспоминания. Самое плохое всплывает первым делом. Но в эти поездки никаких событий не происходило. В хорошем смысле. Мы вели себя, как нормальная семья. Мама брала с собой ланч. Мы с Зо катались по ухабистому холму. Отец откладывал работу в сторону. Уделял нам внимание. Почему мы не могли ездить туда чаще? Почему не привозили это чувство домой?

Он говорит здесь, что, когда сад закрыли, он почувствовал, будто его детство кончилось. Если как следует подумать, то это имеет смысл. Примерно в это время его поведение стало меняться.

Хм, нет. Если тебе нужен правильный ответ, мама, то нужно копать в другом месте. Такая уж у меня мама. Видите ли, папа убежден, что на каждый вопрос существует только один ответ. Но мама будет искать ответы всегда. Она испробует все и вся. Звучит благородно – и, наверное, так оно и есть, – но такой подход может превратиться в пытку. Особенно если в роли подопытной крысы – ты.

С меня довольно , говорит Зо. Она отшвыривает листки и встает с дивана. К счастью, хоть у кого-то в моей семейке есть работающий детектор полной бредятины.

Но ей не удается спастись. Лэрри останавливает ее одним из своих постоянных вопросов: Как дела в школе?

Замечательно, отвечает Зо. Внезапно все захотели дружить со мной. Я – сестра умершего мальчика.

Умершего мальчика. Меня.

Уверена, мистер Контрелл счастлив, что ты вернулась на его практические занятия, говорит мама.

Вы не обязаны делать это, говорит Зо.

Не обязаны делать что?

Только потому, что здесь нет Коннора, который пытается ворваться ко мне и во весь голос грозится убить меня без какой-либо на то причины, мы не превратились в долбаную семейку Брейди.

Не самое приятное, что можно услышать от своей маленькой сестренки. Но все же я считаю это в некотором роде комплиментом. По крайней мере, поддержкой. Ведь я часто говорил, что, может, не я отравляю семейный колодец, а наоборот – он меня.

Она в бешенстве убегает. Хотя, по правде говоря, не так уж она и сердита. На ее месте я бы, наверное, разбил или сломал что-нибудь. (Потом я бы раскаялся в этом. Но все же не стал бы извиняться. И не покончил бы с такими поступками раз и навсегда.)

С ней все будет хорошо, говорит мама. Мы все горюем по-своему.

Лэрри делает большой глоток виски.

Мама возвращается к письмам. Мне кажется, в нем появилось что-то новое. Он стал гораздо светлее. Не могу вспомнить, когда в последний раз слышал его смех.

Я смеюсь очень много. То есть много смеялся. Смеялся над тем, как все абсурдно хреново. Смеялся потому, что здесь мало что еще можно придумать. Можно смеяться, а можно рыдать. Я делал и то, и другое. Но знаете, каждый раз, когда мама видела меня настоящим, она не могла выносить этого. В ее глазах было столько страха. Была и любовь – я чувствовал ее. Но страх – вот что было основным. Ловишь этот ее взгляд, и у тебя не возникает желания открыться. Напротив, быстро замыкаешься в своей скорлупе.

Я иду спать, объявляет отец.

Приди посидеть со мной.

Я вымотан.

Знаешь, Лэрри, в какой-то момент ты должен начать…

Не сегодня, пожалуйста.

Думаю, это результат того, что я воздвиг вокруг себя такие высокие стены. Моей семье не было толком известно о моей жизни. Время от времени я упоминал друга (иду гулять с другом , подарок от друга ). Но они вряд ли верили мне. Особенно потому, что я никогда не называл имен.

(Даже сейчас мне не хочется называть его по имени. Интересно: Он хотя бы заметил, что меня больше нет?)

Поднимаюсь в комнату Зо. Она бренчит на неподключенной гитаре. То, что она сказала обо мне, верно лишь отчасти. Я несколько раз наорал на нее. Колотил в ее дверь. Но никогда не грозился убить. Она действительно верит в это? Я ни разу не сделал ей больно. Как в тех словах: «Много и шума, и страстей, но смысла нет». Это был я. (А еще Шекспир. Да, я не сдал свое эссе по Макбету, но это не значит, что я не слушал учителя. Может даже, я слушал его слишком внимательно.)

Теперь Зо сидит на полу, прислонившись к кровати. Гитару она оставила в покое. Медиатор зажала в зубах и что-то корябает в блокноте.

Не могу вспомнить, когда в последний раз был в ее комнате. Наши спальни располагались по соседству, но в какой-то момент мы перестали здороваться. Я думал, в комнате у нее чисто, но здесь – настоящий хаос. Одежда разбросана. Расплывчатые фотографии натюрмортов, сделанные полароидом. Множество гитарных струн. Засохший тост на тарелке, рядом грязный нож.