Эгоизму же Наполеона можно приписать обманчивость, которою ознаменована его общественная политика и даже частный его разговоръ, когда дѣло шло о предметахъ, лично до него касавшихся.
Посредствомъ власти своей, она. такъ стѣснилъ свободу книгопечатанія, что Франція не могла ни о чемъ узнать иначе, какъ чрезъ Наполеоновы бюлетени. О Трафальгарскомъ сраженіи было объявлено уже чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ послѣ того, какъ оно происходило, и притомъ совершенно въ превратномъ видѣ; и завѣса, скрывающая самыя любопытныя для народа событія, столь была непроницаема, что въ тотъ самый вечеръ, какъ происходилъ бой на Монмартрѣ, Монитеръ , главный отголосокъ общественныхъ извѣстій, заключалъ въ себѣ только статью о болѣзняхъ и размѣръ драмы Цѣломудренная Сусанна . Отъ скрытія истины, до изобрѣтенія лжи одинъ только шагъ, и чрезъ свои повременныя объявленія, Наполеонъ такъ прославился въ томъ и въ другомъ отношеніи, что слова: Лжетъ какъ бюлетенъ, вошли въ пословицу, которая вѣрно долго останется во Французскомъ языкѣ и которая тѣмъ болѣе постыдна для Наполеона, что онъ, какъ извѣстно, почти всегда самъ писалъ эти офиціальныя объявленія.
Даже самая эта лживость, это стараніе держать народъ въ невѣдѣніи или обманывать его выдумками, показывали какое-то уваженіе къ общественному мнѣнію. Люди любятъ мракъ, когда ихъ дѣла преступны. Наполеонъ не дерзнулъ представить публикѣ истинное изображеніе вѣроломной войны его съ Испаніею, доказывавшей самое грубое нарушеніе народныхъ правъ и существовавшихъ договоровъ. Онъ также не захотѣлъ бы представить на общественный судъ свою Континентальную Систему, сочиненную съ совершеннымъ не знаніемъ правилъ политической экономіи, послѣдствіемъ коей было, сперва всеобщее разореніе, а потомъ возстаніе всей Европы противъ Французскаго ига. Нельзя также предполагать, если бъ публика имѣла возможность предварительно объявить свое мнѣніе на счетъ вѣроятныхъ послѣдствій Русскаго похода, чтобы сіе опрометчивое предпріятіе когда либо привелось въ исполненіе. Заглушая голосъ мудрыхъ, благонамѣренныхъ людей, искусныхъ и просвѣщенныхъ политиковъ, и слушаясь только совѣтниковъ, служившихъ отголосками его воли, Бонапарте, подобно Царю Леару, умерщвлялъ врача своего, давая усиливаться своему недугу.
Это было тѣмъ вреднѣе, что свѣдѣнія Наполеона о политикѣ, выгодахъ и свойствахъ другихъ Дворовъ, кромѣ Италіянскаго, были весьма несовершенны. Аміенскій миръ могъ бы не быть прерваннымъ, въ доброе согласіе между Франціею и Швеціею никогда бы не нарушилось, если бъ Наполеонъ постигъ свободную Конституцію Англіи, дозволяющую всякому печатать и издавать все, что ему вздумается; или если бъ онъ могъ убѣдиться въ томъ, что постановленія Швеціи не дозволяютъ ея Правительству отдать свои Флоты и войска въ распоряженіе чуждой Державѣ, или низвести древнее Готѳское Царство на степень второстепенной, зависимой Державы.
Самолюбіе, столь раздражительное какъ Наполеоново, въ особенности было чувствительно къ сатирамъ; а посему помѣчаемыя въ Англійскихъ журналахъ насмѣшки и выставляемыя въ Лондонскихъ лавкахъ карикатуры, были втайнѣ главными причинами, которыя побудили его нарушить Аміенскій миръ. Любящимъ посмѣяться Французамъ запретили сатиры, которыя пользовались полною свободою во времена Республики, и даже при прежней Монархіи наказывались только краткимъ заключеніемъ въ Бастилію. Будучи Консуломъ, Наполеонъ узналъ, что Комическая Опера, въродѣ Англійской Гарриковой фарсы: Гостиная въ передней , или Слуги господа , {The High life below Stairs.} была сочинена и представлена на театрѣ, и что въ этой дерзкой піесѣ три лакея передразнивали въ ухваткахъ и даже въ одеждѣ трехъ Консуловъ, а въ особенности его. Онъ приказалъ выставить актеровъ на Гревской площади въ одеждахъ, которыя они осмѣлились на себя надѣть, и которыя долженствовали быть сорваны съ нихъ палачемъ; сочинителя же велѣно отправить на островъ Сен-Доминго для употребленія на службу по назначенію главнокомандующаго. Приговоръ сей не былъ исполненъ, поелику по изслѣдованіи оказалось, что обида не существовала или покрайней мѣрѣ была не въ той степени, какъ ему донесли.
Но ни разсудокъ, ни совѣты благоразумія не имѣли власти надъ симъ ненасытнымъ честолюбіемъ, которое заставляло Наполеона желать, чтобы управленіе цѣлымъ свѣтомъ, не только издалека, но прямо и непосредственно, зависѣло отъ одной его воли. Раздавая Королевства своимъ братьямъ, онъ именно внушалъ имъ, что они должны во всемъ слѣдовать по политической стезѣ, имъ предначертанной; и казалось, какъ будто онъ для того только учреждалъ зависимыя государства, чтобы послѣ опять отбирать ихъ. Онъ лишилъ престола брата своего, Лудовика, за отказъ исполнить притѣсненія, наложенныя имъ отъ имени Франціи на Голландію; и думалъ было удалишь Іосифа изъ Испаніи, увидѣвъ, какого прекраснаго Государства онъ сдѣлалъ его Королемъ. Въ безразсудномъ и ненасытномъ своемъ желаніи управлять лично всѣми, завоеванными имъ землями, не взирая на великій умъ свой, онъ походилъ наМнзбалованнаго ребенка, который непремѣнно хочетъ имѣть въ рукахъ все, что онъ видитъ глазами. Система, основанная на такомъ необузданномъ честолюбія, въ самой себѣ уже заключала свое разрушеніе. Гонецъ, никогда не останавливающійся для отдыха, наконецъ долженъ пасть отъ утомленія. Если бъ Наполеону удалось и въ Испаніи,- и въ Россіи, то онъ все еще бы не остановился до тѣхъ поръ, пока въ другомъ мѣстѣ не обрѣлъ бы бѣдствій Байленскихъ и Московскихъ.
Читать дальше