Думитру Попеску - Избранное

Попадья даже раскраснелась.

— Бис! Бис!

Рыжий парень съязвил насчет церкви. Петре скрылся за кулисами. Следующий номер был его, и он хотел стереть наглеца в порошок, заставить его аплодировать так, чтобы в ушах звенело. Петре знал, что номер его всегда нравится, потому что это очень глупый номер.

Он вышел из-за занавеса и направился в зал, волоча за собой веревку. Подойдя поближе к тому месту, где сидел рыжий, Петре остановился.

— Я голоден как собака! — сказал он, потому что так надо было сказать. И проглотил слюну, потому что ему в самом деле очень хотелось есть.

Рыжий разинул рот от восторга, и с этой минуты Петре перестал обращать на него внимание. Он знал: хлопать будут так, что им с Савелом не придется таскать сундук с костюмами.

— Надо приготовить себе еду, — сказал Петре и вытащил из кармана нечто напоминающее кусок сырого мяса. Потом он извлек из-за пазухи кусок хлеба и положил то и другое в кастрюлю.

— Наполеон, иди кушать! — закричал он и посмотрел в сторону кулис. — Наполеон, ты слышишь?

Наполеон не слышал, и Петре сказал:

— Заснула собака! Забыла, что идет представление.

И он принялся сматывать веревку. Когда веревка натянулась, из-за занавеса появился привязанный к другому ее концу Наполеон; казалось, он еще не проснулся. Зрители давились от смеха. Наполеон подошел к Петре и зевнул.

— Ну что, есть хочешь?

Собака сразу оживилась и затявкала.

— Стоит ей услышать о еде… Садись, Наполеон, получишь то, что я не доем.

— Петре, — сказал Савел, появляясь из-за занавеса, — Петре, скорее, беги в примарию!

— Зачем?

— Тебя вызывает к телефону Бухарест. Предлагают тебе работать в самом большом цирке Румынии.

— Ну да?! — Петре удивился настолько естественно, как будто не знал, что все это игра. Впрочем, и зрители обычно верили тому, что происходило на арене. — Минутку, только вот привяжу собаку, чтобы она не съела мой ужин.

Он сунул голову Наполеона в ошейник, укрепленный на подставке, и ушел за кулисы.

Собака посмотрела на занавес и, не обнаружив хозяина, высвободила голову из ошейника. Она съела все, что было в кастрюльке, потом принесла в зубах плюшевого кота, которого Петре оставил у подставки, положила его около кастрюли и, благоразумно вернувшись на свое место, всунула голову в ошейник.

Выбежав на арену, Петре сделал вид, что не понимает, почему публика смеется. Кастрюля была пуста.

— А, так это ты слопал мой ужин?.. — Петре схватил кота за ухо. — Ой-ой-ой, да ты набит соломой! Значит, не ты!.. Но кто же? Это вы, ребята? — обратился он к детям.

— Нет! — ответили они.

— Тогда кто же? Уж не ты ли, Наполеон?

Собака отрицательно покачала головой.

— Это он! — сказали дети.

— Я тебя застрелю! — сказал Петре и вынул из кармана деревянный револьвер. Прицелившись, он выстрелил в Наполеона: — Пиф-паф!

Собака упала, растянувшись у стойки.

— Ой-ой-ой! Я тебя убил! Прости, дорогой, я не хотел! Вставай, дорогой! — Он погладил Наполеона. — Ведь я пошутил! Ну зачем ты умер, милый? Если ты воскреснешь, я дам тебе конфетку!

Собака пошевелила ухом.

— Вставай, я дам тебе жареного цыпленка!

Наполеон завилял хвостом, категорически отказываясь встать.

— Теща твоя идет! — крикнул Петре.

Наполеон вскочил как ошпаренный и пустился наутек.

Зрители смеялись до упаду. И вдруг стало тихо. По залу пробежал шепот, и все обернулись к входной двери. Затем народ расступился, образовав узкий проход. На пороге стоял Томороагэ. Петре понимал — сейчас людям не до смеха. Все обступили Томороагэ, и Петре остался один посреди арены. Он чувствовал себя очень одиноким и, подбирая веревку, ошейник и кастрюлю, подумал о том, что существуют вещи более важные, чем смех.

Люди пошли вслед за Томороагэ, и представление прекратилось. Кто развязал Томороагэ — осталось тайной. Ясно было одно: не управляющий отпустил его. Мезат радовался, что представление окончилось раньше времени. Деньги все равно были получены. От радости он сам снес сундук в повозку и впряг лошадей. Их ждали к себе в гости поп с попадьей — Мезат получил от него приглашение.

— Я большой поклонник искусства, — сказал поп. — Жаль, что не все люди понимают искусство. Ведь верно?

— Да, — ответил Мезат, беря лошадей под уздцы. — Но-о, пошла!

Поп жил возле школы, совсем близко. Мезат поставил повозку во дворе, распряг лошадей и напоил их. Поп светил ему фонарем.

Стол был накрыт. Отец Шойму — человек светский — не читал молитвы перед трапезой. Он разлил цуйку в глиняные кружки и провозгласил: