Думитру Попеску - Избранное

— Кто, ты?

— Я.

— Эй, люди, возьмитесь-ка за этого остолопа да взгрейте его хорошенько! — в бешенстве крикнул Кэмуй.

Но люди как будто оглохли. Кэмуй соскочил с повозки, подошел к Пэуникэ и хотел оттолкнуть его в сторону. Люди столпились вокруг них тесным живым поясом. Кэмуй дышал прерывисто, ему словно не хватало воздуха.

— Я примарь, и это в моей власти, — сказал Пэуникэ. — И мы еще придем взять вещи, что ты понабрал у людей…

— Коли так, ладно, мы еще посмотрим. — И Кэмуй остановился. Его не устраивало схватиться с Пэуникэ на глазах у всех. — Вы что же, с ним заодно?

Люди молчали.

— Я вам еще пригожусь. И с этой конфискацией мы еще поглядим… Чтоб не…

— Иди-ка домой, — ответил Пэуникэ. — Я пришлю тебе повозку, когда разгружу ее в примарии.

— Иду, — сказал Кэмуй, решив, что он вскоре найдет управу и на Пэуникэ. — Вы куда направляетесь? — обратился он к людям. — Неохота идти одному. Кому по дороге?

Никто не шевельнулся. Ангелаке почувствовал, что кнут дрожит у него в руке. Он взглянул на них, сощурившись, стоя один в нескольких шагах от повозки. Солнечные лучи падали на людей и, казалось, горели. Ангелаке заморгал, словно что-то попало ему в глаза. И ушел, волоча за собой кнут.

Колья в изгородях погнулись от жары. Растрескавшиеся, искривленные, они высохли, как развешанные на гвоздях стебли тыквы, и сухо звенели, словно приглушенно вскрикивая, когда Оприкэ бежал вдоль них, стуча по ним кнутовищем. Оприкэ украдкой проскользнул во двор, внимательно осматриваясь по сторонам. Никого не было. Он схватил с корня шелковицы черную тряпку, сложенную в виде мешочка, и вбежал в дом. Приподнял прикрывавшую очаг большую крышку, зацепил ее ручкой за цепь, которая свисала с потолочной балки, и с ножом в руках уселся перед крышкой. Через некоторое время он с гордым видом вышел из дому, глаза его блестели от радости, руки были грязные. Ему хотелось пить, и, наклонившись к ведру, он пил, пока у него не раздулся живот.

— Смотри, у тебя там лягушки заведутся, — пошутил Лику.

Оприкэ шлепнул братишку по спине, чтоб тот замолчал.

— Ты чего? — удивился Лику.

— Вот и того. — Оприкэ хмуро выругал его и наградил тумаком.

— Я отцу скажу, — заскулил Лику.

— А я тебе всыплю — своих не узнаешь!

— Всыпай тем, кому уже всыпал! — не унимался младший и стукнул Оприкэ по голове кнутовищем, которое тот забыл около шелковицы.

Тогда Оприкэ разозлился и основательно вздул брата. А потом, когда Лику пошел на улицу искать отца, Оприкэ убежал на огород и спрятался там. Окешел как раз вернулся домой и покраснел от гнева, увидя своего любимца Лику в слезах.

— Что с тобой, милый, кто тебя побил?

— Оприкэ больно побил, — всхлипывал мальчишка.

— Вот я ему покажу! — сказал отец и молча, чтобы Оприкэ не услышал его, вышел во двор.

Он тщетно искал сына в доме, в конюшне, на огороде. Наконец, проходя мимо навеса для овощей, услышал чье-то кряхтенье. Подошел на цыпочках и заглянул между столбами навеса: Оприкэ сидел на корточках и кряхтел.

«Здоровый парень», — подумал он, широко, от души улыбаясь и тихонько подходя к нему. Он совсем позабыл, что собирался побить Оприкэ.

У Оприкэ на глазах стояли слезы. Увидев отца, он вскочил и хотел убежать со стыда. Окешел в ужасе схватил его за рубашку. Лицо у мальчика стало зеленое, глаза выкатились… Окешел взял сына за руку, повел в дом и послал Лику за бабкой Севастицей. Ему уже приходилось видеть кое-что подобное, и все эти люди умирали, истекая черной кровью.

— Что с тобой? Где у тебя болит? — спрашивал он Оприкэ.

— Нигде не болит.

— Говори, что болит? — крикнул Окешел. — Говори, не то убью! — И он закатил сыну звонкую пощечину. — Что болит? Говори, мне надо знать! — испуганно кричал он.

— Ничего у меня не болит. — Оприкэ заплакал.

— Как ничего, что-то должно болеть. Что с тобой, скажи своему отцу, что с тобой? — ласково говорил Окешел, чуть не плача. — Что с тобой, Оприкэ, ты откуда-нибудь свалился, что-то съел, прибил тебя кто? Скажи, милый, я тебя не трону, скажи.

— Да что говорить? Никто меня не прибил.

Пришла бабка Севастица, и Окешел ей все рассказал. Бабка осмотрела, что надо было осмотреть, и высказала мнение, что Оприкэ наелся чего-нибудь несъедобного, однако нечистый в него не вселился, потому что крови нет, У Окешела отлегло от сердца, и он принялся колотить сынишку, все время спрашивая:

— Что ты съел?

— Ничего.

— Что ты съел?

— Ничего, — плакал мальчик.