Думитру Попеску - Избранное

Почти час прошел в ожидании. Все молча смотрели друг на друга. Следили за каждым движением, за каждым шагом, даже за шагами на месте. Пэуникэ крикнул опять. Они начали вытягивать бадью наверх. Она была полна земли, и колодезный ворот протяжно скрипел от ее тяжести. Люди обливались потом. Тащил и Фирайке, одной рукой держась за цепь, а другой опираясь на колодец.

«Если сейчас они выпустят, — подумала Зорина, — конец… Никто больше не вытащит Пэуникэ со дна колодца. Вода и земля поглотят его. Закроется над ним колодец, упадет на него земля — и все».

Цепь скрежетала. Бадья поднялась на поверхность, и люди выбросили из нее землю. Потом Лику, сын Окешела, положил в бадью пригоршню черных тутовых ягод и люди снова потихоньку опустили ее в колодец. Пэуникэ подхватил ее, провел мимо себя и поставил на дно. Собственно говоря, возле этой небольшой продолговатой бадьи работать было удобно. Пэуникэ съел ягоды и взглянул на светлый кружок вверху. Он увидел внезапно наклонившиеся в этот кружок три головы: Окешела, Фирайке и Иона. Он махал им рукой, но они не различали его.

Эти трое стояли возле сруба и отталкивали в сторону других, которые тоже хотели заглянуть на дно колодца, видать ли там Пэуникэ. Люди отходили прочь главным образом из-за окриков Иона, они знали, что у него кулак точно молот. Но даже там, где они стояли, совсем близко, они очень легко могли подхватить какую-нибудь мотыгу…

Однако никто не осмелился бросить в колодец мотыгу или заступ. Или кирпич. Все мерили друг друга взглядами, подстерегая, как бы самый обезумевший среди них не уронил что-нибудь в колодец. Все берегли Пэуникэ, но у них язык не поворачивался высказать свою мысль. Потому что они боялись, что не у всех одна и та же мысль.

Люди выходили в поле, ощупывали землю, не стала ли она за ночь мягче. Погода не изменилась, земля оставалась белой, точно кость. Они стояли на краю своих наделов, разбросанных вдоль дороги, и молчали. Наделы больше не принадлежали им, они продали их Кэмую. Жгучие лучи солнца падали на людей, точно тяжелая пыль. Не произнося ни слова, они собрались и пошли в село. В примарии они нашли Пэуникэ, который говорил по телефону с Георге Попом и с Рошиану о том, как надо начинать работы. Даже если еще стоит засуха, нужно, когда наступит время пахоты, провести борозду, запахать свои наделы. У людей просветлели лица, и некоторые начали почесываться, словно на них напали вши или одолела чесотка. Они места себе не находили, им не терпелось, надоело сидеть сложа руки.

С дороги донесся стук повозки. Это Кэмуй возвращался с полустанка. Повозку везли белые кони, тучные, точно дыни с прибрежной бахчи. Ангелаке сидел на мешках, прислонив к плечу кнут, и насвистывал. Повозка скрипела под тяжестью груза, хотя деготь лился с ободьев — так обильно она была смазана.

Чушкэ рассказывал, что на полустанке Ангелаке придрался к жене, что она, мол, исподтишка дает поесть то одному, то другому, да еще дала горшок фасоли молдовцу, который однажды постучался в их ворота. Ангелаке злило, что Зорина слишком часто виделась с людьми, — так ведь может пойти слух, что она, дура, кормит их из жалости. Но Зорина его оборвала:

— Фасоль-то для свиней была.

Выходит, она дала не для того, чтоб их накормить, а чтоб над ними поломаться. Тем не менее Кэмуй продолжал ворчать: он-де не хочет доводить их до белого каления. Надо держать их на расстоянии, пусть знают свое место…

— Эй, остановись, — услышал Кэмуй и, вглядевшись получше, увидел приближавшегося к повозке Пэуникэ.

— Чего тебе? — спросил он, придержав коней.

— Откуда везешь эту пшеницу?

— А тебе что за дело?

— Я примарь, — сказал не повышая голоса Пэуникэ, — и хочу знать.

— С полустанка, — ответил Кэмуй, не желая затевать ссору на дороге, при всем народе. Неподходящий момент.

— Занимаешься спекуляцией, — сказал Пэуникэ, беря лошадей под уздцы. — Скупаешь где можно и продаешь в селе, обираешь народ. Слезай с мешков, подпишешь протокол.

— Ты что, ополоумел? Не вправе я делать со своими деньгами, что хочу? Но-о-о! — Он отпустил тормоз и стегнул коней кнутом. Однако Пэуникэ удержал коней и отвел их в сторону от дороги. Люди вышли на дорогу и молчаливо приблизились к повозке. Лица у них осунулись, их даже уже не мучила испарина от зноя.

— Отпусти коней!

— Слезай и подпиши протокол, слышал? Пшеницу все равно домой не повезешь.

— Что ж, по-твоему, воронам ее скормить?

— Нет, оставить в примарии. Я ее у тебя конфискую.