Думитру Попеску - Избранное

«Пустыня убивает», — сказала она.

«Пустынь, в сущности, нет, — ответил он, — они только на поверхности, и не навсегда… Земля полна воды, а вода всегда живая, как в сказке!»

Хлопья все падали, и она вдруг промолвила, что жалеет, что ничего не написала. Она не подумала, не могла себе представить, что человек в силах победить любую пустыню, любую Сахару, что африканские пески не вечны и вода может вернуть им жизнь.

«Я получу двойку», — сказала она.

«Тебе поставят двойку с плюсом, ведь ты ничего не написала», — ответил он.

«Бетховен, не смейся надо мной, а то я тебя стукну».

Он тогда расхохотался: ему очень захотелось, чтобы она его стукнула.

…На улицах не было ни души, будто по ним прошлась чума. Город казался мертвым. Лишь группы немцев торопливо сновали туда и сюда. Им уже некогда было разгуливать, как прежде. Границы города сузились, или, вернее, сузились границы времени. Фронт быстро приближался. Быть может, завтра утром румыны войдут в город. Поэтому немцам уже некогда было прогуливаться по улицам мерным шагом, спокойно покуривая. Теперь шаги их были неуклюжие, торопливые, неровные.

Поглядывая с велосипеда на немцев, он с удивлением отметил, что немцы вовсе не такие белокурые, как они сами утверждают.

Вот и лицей «Шинкай», где он прежде учился. Не останавливаясь, заметил всех, с кем должен был встретиться. Их было немного, но больше и не нужно. Идя прямо, по улице Эминеску, они придут к мосту раньше. Мост не очень большой, но хорошо бы его взорвать. Тогда немцы не уйдут из города, как из собственного дома, через широко распахнутые ворота. И поезд с пленными не будет отправлен. И у немцев станет одним днем меньше.

Часы тикали одинаково. Их время словно слилось друг с другом, секунды звучали вместе. В конце улицы он увидел каменный мост. И рядом с ним черный металлический, железнодорожный… Мост все вырастал и наконец сделался невероятно высоким, каким никогда ему не казался. Часовые стояли на посту, у въезда на мост. Двое. И по ту сторону моста стояли еще двое. На всей улице не было видно ни души. Но он знал, что на чердаке углового дома, возле моста, притаились люди. И за рекой, в домах кузнецов, что были по ту сторону моста. Когда приезжали повозки из деревни, кузнецы подковывали лошадей и надевали шины на колеса. Но с тех пор как началась война, кузнецам уже нечего было делать. А некоторые из них давно сгнили на фронте.

Теперь не надо думать ни о чем — ни о кузнецах, ни о ней. Надо быть внимательным. Он совсем не боялся. И, чуть нажимая на педали, въехал на мост. Все представлялось ему легким, почти неправдоподобно легким. Только на спину давил груз, но это не был груз мины. Доехав до середины моста, он услышал первый выстрел. И почти отшвырнул велосипед.

Стрельба у обоих концов моста усилилась. Он скользнул вниз, к быку. Прошел под железнодорожным. Положил мину вместе с ранцем у быка и зажег фитиль. Выстрелы затихли. Несомненно, часовые убиты. Перепрыгивая через сухие камни на дне, он побежал к повороту возле устья стока. Добежал, вошел и остановился. В стоке отвратительно пахло. В рот набежала слюна, он сплюнул. Но ему казалось, что он задыхается. Рот наполнился горечью, и вдруг его начало рвать. И в это время он услышал взрыв. Оглушительный, как будто все произошло где-то совсем рядом. Глубокий мрачный сток гудел, а его все рвало горькой желчью. Потом стало тихо, и когда он приблизился к выходу, то увидел развалившийся надвое мост. Он побежал — надо оказаться как можно дальше отсюда. Затем направился по кукурузному полю. Воздух его приободрил, горечь во рту исчезла. Он вспомнил о велосипеде и очень пожалел о нем. Вдруг послышался треск немецких мотоциклов. И беспорядочная стрельба. Одним рывком он отодрал воротник рубашки и отбросил его. Увидел три отчаянно тарахтевших мотоцикла, они мчались вверх по шоссе. Возможно, они решили, что найдут его в какой-нибудь машине. Или подумали что-нибудь еще? Он расстегнул рубашку до пояса. Когда он бежал по кукурузе, сухой щетинник оцарапал ему ноги. На колене показалась кровь. Проехали еще три мотоцикла, затем еще три.

Он добежал до пугала в конце заброшенного огорода. На шоссе было тихо. Вдруг ему как будто послышались шаги. И немецкие слова. Значит, его ищут, значит, в кукурузе оставаться опасно! И ему пришло в голову надеть на себя тряпки пугала и стоять здесь, пока они не собьются со следа. Иначе спасения не было. Он мог стоять, прислонившись к колу, и спокойно глядеть на панику на шоссе. Эта мысль воодушевила его. Несколько шагов — и он был возле пугала. Надел брюки из мешков поверх своих коротких, накинул на плечи одеяло и всунул голову в огромную тыкву. Встал прямо и вытянул руки вдоль горизонтального кола.