Думитру Попеску - Избранное

— И лук, и лук-порей, и укроп… Какой вкус у укропа! И не только на тарелке… Когда он свежий, в огороде…

— А вот и желтый донник — Melilotus officinalis.

— И одуванчик — Teraxacum officinale.

— А у этих почему ты не подписал названия?

— Некогда было, а кое-какие собрал недавно… Тут много без названий… Некоторых я и не знаю. Подпиши сама. Пусть ни один не останется без имени.

— Я отыщу и латинские названия, — сказала она. — Но здесь есть чистые листы… Я соберу еще растений, ни одного пустого места не будет. Вот какой станет гербарий! Не узнаешь его, когда я тебе покажу…

— О, узнаю… Я помню, где сорван каждый цветок, и, когда смотрю гербарий, вижу и день, когда их собирал, вижу все свои дни, клянусь… Я вспоминаю все, что делал, когда гляжу на них, будто гляжу на самого себя, клянусь. Почему ты смеешься?

— Так. Потому что ты мне его подарил. Зачем ты подарил его мне?

— Я ведь тебе сказал, я уже взрослый…

Она смотрела на него ясным взглядом. Она была убеждена, что он ее любит, иначе он не подарил бы ей гербарий. Приятельнице гербария не дарят. «Нет, нет, нет! — думала она. — Тысячу раз нет. Не дарят. Он подарил его со всеми своими днями, со всей любовью, так должно быть», — думала она.

— Бетховен…

— Что?

— Ничего… Просто сказала твое имя.

Она вспомнила, как они познакомились. Это было под вечер. Она возвращалась домой от подруги. Они вместе занимались по истории, но выучили не слишком много. У нее была плохая память на даты, и поэтому все казалось ей непонятным. А учительница истории требовала от них дат. Идя по улице, она услышала крики и заметила, что где-то вдалеке дерутся. Полицейские тащили двух или трех человек. «Наверно, пьяные», — подумала она и пошла своей дорогой. Зажглись тусклые фонари. Тишину прорезали свистки, и ей казалось, что это вспыхивают и тут же гаснут какие-то мрачные огни. Ей стало страшно, и она пошла быстрее. Сейчас война, гулять по вечерам запрещено. Когда она уже вошла в подъезд и начала подниматься по ступенькам, дверь за ней быстро открылась и кто-то вошел. Она испугалась: может быть, это вор? На лестнице не было ни одной лампочки, и слабый свет уходящего дня заставил ее вздрогнуть. Она ускорила шаги. Он догнал ее на втором этаже и спросил, есть ли другой выход из дома.

«Нет», — ответила она. И пошла бы дальше, если бы этот человек не был весь в крови. Его лицо походило на маску. Только глаза были не в крови, и только они говорили, что этот человек молод. Она не знала, что делать, в горле у нее встал комок. Ее мечта стать врачом сразу разлетелась в прах, это лицо вызвало у нее ужас. Они услышали приближающиеся свистки, и их глаза расширились. И тогда она вдруг осмелела и взяла его за руку. Ей хотелось оберечь его, защитить, словно она была его матерью. Свистки становились все пронзительнее, слышать их было нестерпимо. Она сняла белую косынку и прикрыла его лицо, чтобы не видеть, как течет кровь, какое оно багровое. И пусть он хоть как-то будет спрятан! Они поднялись еще на несколько ступенек, свистки преследовали их, точно собаки, от этой погони невозможно было оторваться. Вот свистки послышались совсем близко, и вся лестница до последнего этажа, казалось, задрожала. Она сдернула косынку с его лица и перед своей дверью, лихорадочно отыскивая левой рукой ключ, правой прижала его голову к себе, точно он был ребенком. Они вошли в квартиру, заперли дверь на ключ и стояли возле нее не дыша. Она опять прижала к груди его голову, чтобы ободрить его и чтобы он не проронил ни слова. Когда свистки замолкли, они взглянули друг на друга и сели на стулья в кухне, полумертвые от усталости. Тут она впервые увидела его улыбку и ничего не поняла. Он смотрел на нее, улыбался и показывал пальцем. Она оглядела себя и удивилась: на блузке, слева, виднелись разделенные белыми пятнами отпечатки рта, носа, щек, подбородка. Его окровавленное лицо отпечаталось на ее белой блузке. И справа тоже был отпечаток — смешной, искривленный. Она взглянула на косынку — на ней было огромное, почти круглое пятно и ясно выделялись только белые пятна глаз. Она улыбнулась и побежала переодеться. До сих пор она не выстирала эту белую блузку и вообще не собиралась ее когда-нибудь стирать. И косынку не выстирала и больше ее не носила. До сих пор на блузке и косынке виднелись отчетливые следы. Но красный цвет потускнел. Она положила руку на гербарий и подумала, что блузка навсегда сохранит его лицо, тот вечер. Даже если они поссорятся. Она взглянула на него и спросила: