— Бетховен, мы когда-нибудь поссоримся?
— Откуда мне знать?
— А кому же знать?
— Не поссоримся, зачем нам ссориться? — торопливо сказал он. — Я приглашаю тебя в воскресенье в кино.
— А если я не пойду, мы поссоримся?
Он не ответил, не шевельнулся. Стало тихо-тихо, и в эту секунду он услышал тиканье часов. С каждой секундой они тикали все громче, оглушали его. Время спешило, а он забыл о нем. Он взглянул на минутную стрелку: надо идти.
Слушай, слушай хорошенько!
Угадаешь или нет,
Кто зовет тебя, кто кличет?
Говори скорей ответ…
Дети пели. Подходя по очереди к каштану и став лицом к соседнему двору, они выкрикивали:
— Марин…
— Анджела…
Не угадал, не угадал!
Стой на месте, проиграл…
Они оба слушали, как играют дети, а секунды стучали, их стук заполнял комнату. Он узнавал всех детей по голосам.
— Нику!
— Не угадал!
— Василе!
— Не угадал!
— Виорика, Нику, Анджела, Василе, Виорика…
Дети один за другим все шли и шли к каштану. Не кончалась песня, не кончалась игра. Марин так ловко изменял голос, что никто не мог его узнать. Только он узнал, он часто слышал этот голос из ее комнаты. Он взглянул на нее и, кивнув в сторону двора, сказал:
— Какая хорошая погода.
Глупо, разумеется, но надо же что-нибудь сказать. А погода действительно стояла великолепная. Небо было необыкновенно синее.
— Мне надо идти, — сказал он погодя.
И пошел — спиной к двери, чтобы как можно дольше смотреть на нее. У нее были алые юные губы, и он, быть может, никогда не поцелует их, если уйдет. Он сделал еще шаг к двери. Ему была видна ее грудь, ему казалось, что он слышит ее дыхание. И если он уйдет, то никогда не прижмется к ее груди, не услышит ее дыхания, подумал он. Секунды стучали, приближая его к двери.
Кто зовет тебя, кто кличет?
Говори скорей ответ…
Но кто кличет его? — думал он. Кто его зовет? Остаться было бы очень легко. Жизнь была бы наверняка спасена. Здесь, у нее, нет никакой опасности. Здесь верная жизнь. Жизнь словно зовет, подумал он и улыбнулся. Что за глупость, будто его позовет смерть, что за величайшая глупость! Никто его не зовет, просто нужно в пять часов быть там.
— Почему ты улыбаешься? — спросила она.
— Так… Пойдешь в кино?
— Да, — ответила она. — Но ты приходи и завтра.
— Хорошо. Приду сказать, какие фильмы показывают.
— Я буду тебя ждать.
Он взял ее руку, впервые за все время их знакомства, и удивился: рука была очень легкая. И очень маленькая. Он посмотрел на ладонь, она была совсем детская, без глубоких складок. Явственно выделялись только три линии. Ему захотелось дотронуться этими линиями до своего лица, но было стыдно. Секунды торопили его. Он заглянул ей в глаза, и ему стало грустно: что, если он больше ее не увидит? «Глупости», — подумал он и, чтобы не оробеть, рассмеялся.
— Так до завтра…
И поцеловал ее ладонь. Поцеловал ладонь с этими тремя линиями и словно поцеловал всю ее жизнь. Эти три линии — судьба, как говорят цыганки. Ладонь была очень теплая, он почувствовал, как она дрожит. И вышел.
Он сел на велосипед и поехал на улицу Унирий. Там, у дома номер семь, остановился. Его дожидался человек. В подъезде он сменил свой ранец на другой и поехал к мосту. Все шло превосходно. В ранце за спиной лежала мина, она казалась ему легкой. Он и не думал о мине. Насвистывая, он лениво, как на прогулке, нажимал на педали. И вспомнил о ней. Однажды зимой они катались на велосипедах, и по дороге, за мостом, их застиг снегопад. Хлопья падали большие, белые, пушистые. Они медленно ехали рядом сквозь белую тучу снега. Снег садился им на спину, на велосипеды, облеплял руки. Таяли только хлопья, падавшие на их раскрасневшиеся от быстрой езды лица. Он иногда открывал рот, чтобы хлопья попадали на язык, и она, глядя на него, помирала со смеху. Когда они подъехали к мосту, то были похожи на дедов-морозов. Только лица оставались чистыми от снега. В тот день он словно заново влюбился в нее из-за этого снега. Тяжелые хлопья все падали, а они ехали на велосипедах близко-близко друг к другу и смеялись. И говорили о Сахаре. У нее была классная работа по географии, и она ничего не написала, потому что ей не нравилась тема. Ей становилось грустно, даже если она только смотрела на Сахару на карте. И когда им дали эту тему, она не могла писать про бескрайние пески, скудную природу, отсутствие зелени — признака жизни на земле. Не могла писать хорошо, на высший балл, о том, чего не любила. Сахара для нее просто не существовала, зачем еще что-то учить о Сахаре, это пустыня, без жизни, без людей, без растений… Нет воды — и поэтому все бесплодно. Тщетно он пытался объяснить ей, что Сахара — это лишь временно покинутая человеком область. Возможно, Сахара некогда стала пустыней по каким-то причинам. Но вода там есть, и он даже где-то читал, что существуют огромные моря под пустынями. Только человек должен извлечь на поверхность это скрытое богатство, привести его в движение, возродить растительность, воссоздать почву. «Все зависит от человека», — сказал он. Куда проникает человек, там вырастают леса, появляются птицы и всякие животные.
Читать дальше