Мария Воронова - Погружение в отражение [litres]

– Но убить – это не то же самое, что водки выпить.

– Конечно, Федор. Только жизнь длинная, и в характере, как в организме, что-то нарастает, а что-то, наоборот, изнашивается. Еремеев сопротивлялся своему патологическому влечению, пока хватало сил, но случилась командировка в Афганистан. Стресс, тяжелое ранение, инвалидность – тут кто угодно мог сорваться. Вы скажете, что Алексей Ильич должен был обратиться за помощью, и в теории будете правы. А на практике? Советская психиатрия пугает сильнее советской милиции. Нет, это надо иметь колоссальное мужество, чтобы добровольно явиться в психдиспансер и отрезать себе все пути к нормальной жизни. Вы читали Стивенсона?

– «Остров сокровищ»?

– Нет, про доктора Джекила и мистера Хайда.

Федор отрицательно покачал головой.

– В общем, за ваших товарищей боролась хорошая, здоровая часть Еремеева, а парней убивала темная сторона его натуры.

Замполит поднялся из-за стола:

– Я понял, Ирина Андреевна.

– Обещаю, что приму во внимание все свидетельства невиновности Еремеева и вынесу обвинительный приговор, только если у меня не останется ни малейших сомнений.

– Это слова.

– А вы что от меня хотели? – огрызнулась Ирина. – Чтобы я немедленно выпустила его из Крестов? Так у меня нет подобных полномочий.

– Коронная фраза бюрократа. Должность есть, а полномочий нет.

– Да сядьте вы ради бога! Вы можете позволить себе частное мнение, а я – нет, потому что цена моей ошибки будет очень высокой в обоих случаях. Оправданный маньяк рано или поздно убьет снова, и что я тогда скажу родителям его жертвы? Я отпустила Еремеева, потому что он хороший друг и крепкий производственник? Так они меня разорвут на куски и будут в чем-то правы.

Замполит вздохнул и снова сел:

– Вы только знайте, что если осудите Алексея, то вместе с ним погубите еще одного человека.

Ирина поморщилась:

– Я понимаю, что демагогия – это ваше главное средство производства, но на меня она не действует.

– Я говорю совершенно серьезно. Виноватым в катастрофе хотят сделать командира. Якобы лодка была в исправном техническом состоянии, полностью прошла ремонт, и трагедия произошла только и исключительно из-за некомпетентных действий командира.

– Ну так это основной принцип жизни в СССР – от тебя никогда ничего не зависит, но ты всегда во всем виноват.

– Тут же еще не только жизни, но и колоссальный экономический ущерб. Тоже под расстрел.

«Вне всякого сомнения, – подумала Ирина, – в трибуналах ребята суровые, гуманизм там не ночевал, так что чем меньше виноват командир, тем скорее его расстреляют, чтобы не болтал лишнего».

После этой мысли появилось неловкое, почти забытое сосущее чувство, будто она что-то упускает.

Чувство было неприятным, и Ирина поспешила от него отмахнуться.

– А Еремеев-то при чем?

– Он мог бы выступить в защиту.

– А вы почему не можете?

– Потому что у нас только слова, а у Алексея есть документы. Должны быть. Он же когда понял, что к нему никто не собирается прислушиваться, стал регистрировать все свои жалобы через ОДО и снимал копии с докладных записок. Наивный, верил, что если бумага подана официально, то руководство обязано на нее отреагировать.

– Так и есть.

– Но не в случае Еремеева. Насколько я знаю, его докладные отправлялись в мусорную корзину, несмотря на все входящие-исходящие.

Ирина нахмурилась, пытаясь вспомнить протокол обыска жилья Еремеева. Что было изъято? Одежда, подходящая под описание, которое дал будущий фельдшер, вроде бы все. Кажется, когда она читала протокол, создалось впечатление, что комсомольский бог не испытывал сильной тяги к роскоши. Но это не важно, главное, что про документы в протоколе не упоминалось. Спрятал? Где? Если у Еремеева есть тайник, то вдруг там найдутся новые улики, которые избавят ее от последних сомнений? Потому что один-единственный трофей от всех трупов – это, наверное, странно. Она не психиатр, не изучала особенности сознания патологических убийц, но по логике, если преступник испытывает потребность в сувенирах, то забирает их всякий раз, а если нет – то они вообще неинтересны. Наоборот, не станешь рисковать, присвоив приметную вещичку вроде ручки кустарной работы, которую легко связать с жертвой.

– Слушайте, но если человек находится под следствием, под судом или уже осужден, то это не запрещает ему быть свидетелем по другим делам, – сказала Ирина.

– Не запрещает, да, – фыркнул Федор, – если следователь или судья хотят его выслушать. Весь фокус в том, что они не хотят.