Лев Воробьёв - Перед жарким летом

— Именно тончайшие биофизические процессы, — успокоил Косырев. — Но не в нейроне дело, не в механизме передачи импульсов. Меня интересует иное — переживание. Можно ли, выделив и просчитав его проявления, создать целостную мысленную конструкту?

Саранцев тонко усмехнулся, пощекотал ноздрю.

— От математиков и кибернетиков хотят чудес, — сказал он. — А они больше других знают: формализации подвластна часть проблем. Здесь, как я понимаю, как раз тот случай и те формы порядка, которые недоступны числовому анализу. Ну, просчитаем... Измерить совсем не значит — понять. И если переживание когда-нибудь будут моделировать, то, вероятно, только топологически.

Ни следа зазнайства, ложная информация. И Саранцев гораздо быстрее Юрия Павловича уловил суть дела. Однако, хотя Косырев немало поднаторел в кибернетике, говорили они на разных языках и проявить неосведомленность опасались взаимно. Топологически — что это в данном случае значит?

— Ну, ладно, ну, вот, — промямлил Косырев, ловя выражение капризной мысли, и поймал: — Вы сами сказали — черный ящик. Узнать, что внутри, можно только на выходе. Смена отношений, настроений, действий. Вот и давайте. Самой упрощенной модели — будем рады до смерти. Посмотрите-ка...

Палец Косырева отмечал пункты на муляже, а Савельев, теребя сзаду-наперед чернейшую бородку, смотрел то на муляж, то на шефа. Лоб его выражал внимание легкими поворотами.

— Вы хотите, — Саранцев помедлил,— смоделировать сущность психики. Но с нашим компь-ютером, — иронически разделил он, — не смоделируешь и ядра амебы. Всего-навсего второго поколения, без интегральных схем. Упрощай, не упрощай, модель получится сложнейшая. Огромное число взаимосвязанных переменных, а память у нашей машины, как у блохи. Мало общего с человеческим мозгом... Нет, я не Ньютон. Мы не Эйнштейны, из головы выдумывать.

— И не надо, — вырвалось у Косырева, и Саранцев снова пощекотал кончик носа. — Договоримся о часах на другой машине.

— Пока неожиданно как-то, — Саранцев поднял глаза к небу.

Косырев ждал такой реакции. А теперь от общей перспективы к практическим надобностям. Тут научишься дипломатии — все личности, все характеры.

— Альберт Кириллович, получен новый рентген, специально для мозга. Подключается к ЭВМ. Вы ознакомились, конечно?

— Как же, как же.

— Хорошо, ждем, когда запустите. Но вот какая идея... Что, если мы, вводя электроды-датчики, — а точность теперь намного повысится, — что, если мы, в поисках нужной точки, будем следить за соседними? Фиксировать их реакции? Попутно, разумеется, без вреда для больного...

Саранцев вскинул красивые, с темным краем век, татарские глаза. Косырев не договорил, но и так было понятно. Будут схвачены ускользающие, рассеянные пункты подъема и спада, удовольствия и печали. Саранцев глянул в окно, где подъемный кран тянул огромную двухтавровую балку, и снова на Косырева. Проняло. Это были уже не мечтания, это конкретика.

— Я не додумался, — честно сказал он.

— Но вы и не начинали работать, — заметил Косырев. — Подумайте, подумайте. Давайте соединим логическую мощь машины с творческим мышлением и талантом человека. И вообще, предстоит оживиться.

— Гальванизироваться?

Остроумен, желчен. Но Косырев будто не слышал колкости.

— Подумайте. И войдите, пожалуйста, в контакт с Юрием Павловичем.

Проба. Саранцев поймал кончик галстука, повертел его в пальцах. Прищурился. И этот взаимно не любит того. Какая-нибудь неприметная мелочь, а отношения испорчены. Непременно мирить. Работа помирит.

— Завтра прошу на операцию. Вам необходимо приглядеться.

— Благодарю.

Улыбнулся сдержанно, по слово это произнес c чувством. Ах, вот в чем истоки недовольства? Не в первый ли раз позвал? Да-да. А ведь операции — наглядный результат института, и участие в них — признание, действительная почесть. Глянув за спиной Саранцева на часы, Косырев подвел его к дверям. Тряхнув руку, тот двинулся молодым, быстрым шагом, приятно затронутый. У входа в приемную, на тебе, столкнулся с Нетупским.

— Оо... А-альберт Кириллович!

Он поздоровался с Саранцевым уважительно, обеими руками, и тот принял дружественность привычно и несколько свысока, а Нетупский будто согласился, пусть так. Сегодня он был особенно свеж, камешком блестел подбородок. Волосы в некотором неприглаженном беспорядке. От него пахло вроде бензином, маслом. И верно.

— Подошла очередь, — не выдержал он, — на «Жигули». Вот — приехал.