Лев Воробьёв - Перед жарким летом

Итак — надо точно установить животворящую и болезнетворную роль переживаний. Надо их учитывать. Но что осталось от старой мечты? Вроде и ничего. Не клеточка и не точка, а вихрь меняющихся связей, сложнейших отношений, в которых как рыба в сети и пробьешься до скончания века. Неужели только художество, где гвоздь в индивидуальном, способно помочь? (Юрий Павлович, его интересная мысль о переживании как художественном образе.) Но как? Как создать сплав науки, искусства и действия?

Сплошные пока вопросы, неразрешенные проблемы.

Попробуем, однако, с другой стороны, с духовной, от переживаний к потребностям.

Человек может грести поперек. Воля к жизни всегда готова восстать против инфекций и травм, против психических искажений. Против рассогласования. Но откуда эта свобода воли? Не от бога ли?

Еще раз всмотримся в переживания.

Самые возвышенные, радостные и самые мучительные переживания — через совесть. Внутри нас Эрринии наказывают, а Эвмениды вознаграждают, потрясая все существо. Совесть предполагает свободу воли. Как это в философии, припомним. Осознанное противоречие между сущим и должным. Между тем, что я представляю собой и должен был бы представлять. Между тем, что я делаю и должен был бы делать. Между тем, что окружает меня и что должно было бы окружать. Между сушим и должным. И в болезни бывает моя вина. Спокойной совести нет, это деревянное железо. И разве я вот, я сейчас, имею спокойную совесть? Я все сделал — как надо и что надо? Нет, далеко нет. Совесть требует хотения должного. Так откуда же это «хочу», откуда воля? Из сущего. Воспитана моим — лучшим на земле! — окружением, вытекает из общих хотений и целей. Но тогда свободы воли нет, мои поступки предопределены.

Нет, так нельзя, здесь что-то неладно.

Вот-вот, вопрос. Только ли нравственное, духовное заложено в совести?

Шарик неподвижно повис над бумагой, нерешительно, задумчиво покрутился над ней. Нет, не выходит, логически замкнутый круг. Ну, почему, почему, почему нам дано грести поперек?! Выгнулась усталая спина.

А там, за окном далеко-далеко изгибалась четкая, в солнце золотеющая полоса. Как пластинчатая пружина. И в тонком, в узком ее начале сверкала устремленная точка самолета. Полоса делила земное и небесное. Приземленность и порыв, сушее и должное. Как это: человек не может вечно жить в колыбели... Качается колыбель на изогнутых, как пружина, полозьях, и когда-нибудь взлетит космическим кораблем — вверх, все выше, выше.

Пружина.

О-о! Вот где размыкается круг! Гигантская пружина совести, один конец которой закреплен в фундаменте земного, сущего, а другой устремлен ввысь — к действию, к должному. Совесть! Она, конечно, осознанная, иначе бессовестность. Потребности обеспечивают, переживания избирают, действия осуществляют. Но ведь перестраивая, переделывая окружающее, мы получаем множество выбора. За который, — тут не прикроешься подвластностью авторитетам, — отвечаешь сам, лично. И значит, есть свобода воли, есть! Она не каприза ради, для дела.

Так. Это важно, это сдвиг. Так-так-так, явственно простучали колеса. Шарик бежал по бумаге, строчка за строчкой. Остановился.

Дальше. Знание духовного механизма потребностей и переживаний будет иметь огромные последствия для медицины. Однако что делать именно нам, нейрофизиологам? Конечно, все психическое, все потребности и переживания должны иметь мозговое обеспечение, и его надо искать. Но это легко сказать. Вот они — операционный стол, инструментарий, руки хирурга. Вот оно — биологическое тело мозга. Два полушария, внешне не отличить, физиологически тоже. Клетки мозга испускают электромагнитные волны, мерцают невидимо, сговариваются без позволения владельца. Идут химические процессы. Адреналин, ацетилхоллин — мощные силы! — потоками вливаются в кровь, угнетают или окрыляют психику. Без них не может быть никаких мыслей, никаких эмоций, переживаний. Но где они — переживания? Скальпелем их не тронешь, это все равно, что оперировать облако.

Ничего себе проблема. Связь физиологических — мозговое обеспечение! — и психических механизмов. Проблема Декарта.

Карандаш неподвижно лежал на бумаге.

Где этот путь? Пусть долгий, пусть мучительный — но где?

Он вздрогнул. Живой мозг будто птицей порхнул в ладони протянутых рук, и он почувствовал его влажный трепет. «Мною пойми меня». Отпустил осторожно. В то темное жилище где свет разума и порыв чувства. Мурашки пробежали по спине. Настал час. Настало время такой рискованной и еретической, так долго лелеемой мысли. Резерв главного командования.