Лев Воробьёв - Перед жарким летом

— Чувствую уже. Ты великая загадка.

— Ничего пока не чувствуешь...

Их скрещенные руки лежали на столике, и ладони, пальцы грели друг друга. Как это необходимо — узнавать.

— Пережила смерть деда, но замкнулась, подурнел характер. Даже в мелочах стала неуступчивой. Если чувствовала, что права... Тогда-то мы, Толя, и встретились. Это был особенный момент. Ни раньше, ни позже и внимания не обратила бы...

Ей все, и немедленно, хотелось передать ему.

— В Речинске — боже, не верится, две недели только назад — без тебя навсегда, так я тогда думала, и рядом с детскими следами мне помогал жить «Агнус деи» Бетховена. Не отпускал на произвол тоски. И жизнь одна, и тебя не будет, и надо смириться. Каждый день был как камень, который неизвестно подымешь ли.

— Прости, Диана.

— Не в прощении дело... — она оборвала и вскинула глаза. — Ой, Толя! Откуда?

Загадочно улыбнулся. Пусть они сгинут, годы врозь. Он не заслуживал ее, с которой пойдешь, как с равной, рядом и получишь должную оценку, но постарается заслужить. Теперь все было прочно: ни он, ни она не предадут.

Они оглянулись. Кругом что-то ели, говорили, а их ряд был пуст. Больше часа прошло, официанты и не думали подходить. Посередине столика красовалась табличка — не обслуживается.

— Вот так-так, — засмеялась она. — Ничего-то мы не видим.

Они пересели. Минутами она странно отводила взгляд. Нет, мерещится, вот же — такая ласка. Все заказанное принесли быстро.

— Давай выпьем.

— Хорошо. За посвящение... во взрослые люди.

— Перестань.

— И за наш отъезд, за нашу жизнь вместе.

Лёна виновато отставила рюмку.

— Ну что ж,— вздохнула она. — Думала — позже, а получилось немножко рано. Обогнал меня.

Помолчала, обдумывая что-то.

— Ну, Лёночка, Леночек мой, — заторопился Косырев. — Я должен быть в понедельник обязательно. Закругляй дела, разделывайся с квартирой. Через недельку снова приеду и — в Москву.

— Вот как? — она посмотрела с новым интересом. — Ты способен так сразу уехать? Сегодня?

— Надо.

— Не сомневаюсь, — она пожала плечами.

Он молча и требовательно ждал, вилка в руке была, как трезубец. Она положила свою и мрачно складывала бумажную салфетку: половинка, четвертинка, восьмушка, еще меньше. В рюмках подрагивало розовое вино. Вздохнула, подняла не свои, темные глаза.

— Все решил за меня. Великодушно решил. И напомнил: надо смотреть трезво. Давай тогда разберемся в конкретных мелочах. Не могу сразу, просто неприлично. Николай Николаевич приютил, а я отвечу примитивным хамством?

— Он поймет, все поймет.

— Хорошо, — она махнула рукой, — Прекрасно. Отбросим меня с моими переживаниями, бог с ними...

Он примирительно остановил жестикулирующую руку.

— Лёна...

— Но как я снова появлюсь в институте? — она пожала плечами. — Что подумают?

Она сморщила лоб и вдруг разорвала салфетку на клочки. Скулы Косырева каменели, он начинал сердиться.

— Ты упрямишься. Побеспокойся, что подумаю я.

Опустила глаза, прищурилась на свои короткие ногти. Достала сигареты, чиркнула спичкой. На столе давно простыло.

— Хм, все о себе. Верно, что-то в тебе изменилось, окрепло. На мне на первой задумал попробовать? Не выйдет.

— Монбланец — это твое?

— Мое. Нечаянно вышло, но ведь подхватили?.. Послушай. Нам вообще надо подумать, как дальше. Разве твой опыт не подсказывает: одно дело любовь, а другое — брак. Не разобрался в Наташе, не понял ее. А теперь? Понимаешь, кого берешь заместительницей? Наезжай, потом будем резать. Увы, мы не юные любовники, просто на мгновение показалось.

— При чем тут Наташа? У нас другая жизнь.

Лоб ее прорезала глубокая складка.

— О-о! Тебе не известна женская солидарность. Забыть и перечеркнуть прошлое? Тогда, рано или поздно, перечеркнешь и меня.

— Лёнка, что с тобой? — он и непримиримо, и жалко улыбнулся. — Подумай, что говоришь.

— Родной мой! — в порыве доброты она накрыла его пальцы. — Ведь столько лет могли быть вместе. Вместе — красивое, доброе слово. Но не случилось же. Зачем были все мучения? В чем смысл? Столько ждала, подожди и ты.

Он не понимал, чего ей надо; ужасно неприятный рационализм. Отнял руку и, теперь не удерживаясь, двинулся дальше в ссоре, которая было остановилась. Придумал самое нелепое.

— Если тебе лучше без меня, я должен быть счастлив.

Улыбка ее застыла. Подумав минуту, выдохнула сизый дым.

— Мне кажется, — произнесла она, бросив спички в сумочку, — мне кажется, и поверь, тебе надо уехать немедленно. Вещей ведь нет? Нам, или если хочешь — мне, нужно разобраться.