Лев Воробьёв - Перед жарким летом

Он задохнулся, потрясенный.

— Послушай, — она подняла тяжелые, как у Наташи, веки. — Свадьбу созови обязательно. Родителей известите, братьев, сестер.

— Что вы, какая свадьба.

— Как же иначе! Тебе не внове, а Лёна в первый раз.

Задумалась — вот, пожалуй, и все. Челкаш, который давно повизгивал и скребся за дверью, одолел ее наконец, ворвался, облизал. Вера Федоровна встала и отодвинула Косырева ладонью, остерегла: не останавливай, не фальшивь. Надела в прихожей пальто, вернулась и, притянув собаку, щелкнула на ошейнике карабинчиком. Челкаш заволновался. Энергично заработал лапой за ухом, — нервная почесуха, — натянул цепочку, приник к его ногам. Он обожал прогулки, но кроме тех случаев, когда возвращался любимый человек. Надо и его пожалеть. Полгода назад Челкаша осмотрел специалист и сказал положительно, что у каштанового красавца капелька английской крови. Такому псу без охоты нельзя, а Челкаш обездолен и поэтому нервен. Хоть на время надо его пристроить.

— Белье из прачечной я принесла. В холодильнике что-то есть, не знаю откуда.

Подозревает, не Нина ли Васильевна, которой он два года и не видел, принесла. Челкаш сопротивлялся изо всех сил, но старая женщина была неумолима, схлопотал тумака. За дверью раздалось воющее рыданье: хозяин исчезал из жизни на необозримый срок.

Лёна грустно подперлась рукой, дом был чужим.

— Тяжело это все, — сказала она. — Пока Вера Федоровна в растерянности — и довольна как-то и не приемлет меня. Но это пройдет. Ведь намекнула же, что у Елкиных с десятого дочка замуж вышла, собираются трехкомнатную разменивать. Давай съедемся.

— Ой, надо ли?

— Ах ты, эгоист, эгоист, — Лёна глянула с неприязненным любопытством. — Так и навертывается пошлое: все мужчины такие. Ну, жизнь покажет.

Оба покосились на телефон, Лёна вздохнула. Надо было звонить Ефимову. Набрав номер, она протянула трубку и прислонилась сбоку.

— Ал-ло! — раздался полный довольства голос.

— Здравствуй, Николай Николаевич.

— Опять ты, Анатолий? Ну, не негодник ли? Сказал уезжаешь, уклонился от встречи...

— Я насчет Орехановой.

— Понимаю, понимаю, — в голосе Ефимова было и торжество, и некоторая виноватость. — Ау, брат. Если поговорить надо, позову — только что видел в ординаторской.

Косырев едва не поперхнулся. Лёна сделала большие глаза и вовремя зажала трубку.

— Ну и врун, — прошептал он. — Коля! Понимаешь...

Лёна выбежала прочь и захлопнула дверь.

— Она не в Ленинграде. Она здесь, в Москве.

— Что за глупый розыгрыш! — Ефимов осмыслил ситуацию, а потом разразился: — Эт-то черт меня подери! То она за кого-то вышла, то за него собирается. Вы что? Вы там любите, разлюбляете, снова влюбляетесь, а Ефимов, по-вашему, шут гороховый? Зови сюда, я ей пропишу.

— Она боится.

— Правильно боится. Папильонка она порхающая, вот кто. Да я министру позвоню, под суд отдам!

— Хоть бы поздравил сначала... Стой, стой! Коля! По-прежнему надеюсь на участие в комиссии...

Косырев вовремя вставил последнее, Ефимов бросил трубку. Понуро вошла Лёна, посмотрела вопросительно.

— Обозвал напильонкой, по-французски — бабочка... Не расстраивайся, чего ты, собственно, ждала?

— Ох, неудобно, стыдно. Папильонка, надо же.

В ванной задумался под жужжанье электробритвы. В скуловатом лице произошли явные изменения: продольная морщина разгладилась, угол бровей расширился овалом и из-под них бодро смотрели коричневые в веселых морщинках глаза. Руки крепко держали жужжащее устройство, которое безропотно исполняло свое назначение.

Она уже сидела прищуренная, рядом с ней — рассыпанные письма. Забыл спрятать.

— Обижайся не обижайся, — усмехнулась она,— а опасаюсь. Многим кажется — ты суров, даже зол. Но ведь способен пожалеть и заклятого врага. Дед рассказывал — не приходилось видеть? — как в прежние времена рабочие гнали подлиз и интриганов. Двери настежь — и прочь из цеха! В два счета, на тачке.

— Ох, Ленка, — он понял, что о Нетупском, — властная ты.

— Если бы. Но увидела... вот это — и слов нет.

— Теперь, с тобой-то?

— Вы посмотрите! — она весело глянула на него. — Здесь нужна не только моральная решимость. Надобны и физические силенки, а мы их подрастили. Ну-ка!

Откинула прядь, поставила локоть на поручень. Он думал — запросто, но рука ее распрямилась не сразу.

— Э-э, нечестно, нечестно, локоть отрывал! Не отвертеться теперь, займешься и лыжами, и плаваньем... Ох, знал бы, как хочется в институт, машинищу посмотреть. А когда это будет.