Александр Маркин - Дневник 2006–2011

5 мая

Когда был в Москве, ехал как-то в маршрутке по любимому маршруту через поселок Рублево и вместе со мной ехал очень здоровый молодой парень, полупьяный, полез в карман за деньгами, вытаскивал долго мелочь, вместе с мелочью вытащил таблетку валидола, положил ее в рот, заплатил за проезд, потом стал звонить какой-то подружке, сказал, что собирается к тебе приехать: — Что привезу? да ничего, свои мышцы; хотел-то приехать вчера, уже поехал к ней, поймал машину, а водила, разговорившись, предложил поехать на какую-то пьянку, ну поехали; да, ничего, ели, пили, потом поехал к Мишке, пили, поехал с Мишкой куда-то в Текстильщики, ну чего, пили, проснулся утром в Текстильщиках в одной футболке, даже и не помню, чего было, да вообще; сейчас уже к тебе еду; и потом опять про Текстильщики, проснулся в одной футболке, ничего не помню, только проснулся в полдень; голова болит.

Фабрики где-то с середины XIX века начинают строить просторные, с огромными окнами. Была ли это компенсация работавшим на этих фабриках пролетариям? Ведь они жили в нечеловеческих условиях, в маленьких грязных комнатках, в домах с закопченными окнами или в подвалах, отчего они могли видеть свет только во время работы. Или это был свет для машин? (Но, в конце концов, это и не важно, потому что вскоре изобрели конвейер, и он окончательно превратил пролетариев в машины).

11 мая

Ездил в деревню. Деревенские старшеклассники проводят все вечера на железнодорожной станции, покупают себе кока-колу и чипсы в автомате, матерятся, слушают громкую музыку, иногда мне их жалко, иногда я им завидую: некоторые из них такие красивые! Поехать в пятницу в город на дискотеку — сломать лавочку — блевать у билетного автомата — потом выучиться на фермера, доить коров под громкое радио.

Меня пугает скоротечность времени. Все уничтожают чтение и письмо. Вчера за окном поезда: удивительные сумерки, видны все вершины. На станции Штадельхофен захотелось уйти в самый конец платформы, где никого нет, и стоять там под бетонным мостом, чтобы никто меня не видел, думал в поезде: страшно не когда не знаешь будущего, страшно, когда его знаешь — если знаешь будущее, оно непременно наступит.

13 мая

На ферме мне наливал молоко молодой крестьянин, очень красивый, лет 19, темноволосый, кудрявый, в зеленом комбинезоне, расстегнутом до пояса, с отличным телом, смуглой кожей, до которой хотелось дотронуться, в резиновых сапогах, идеал швейцарского крестьянина. Протянул мне бутылку — я это молоко выпил залпом.

МОСКВА, 15 мая

Ехали с Денисом из аэропорта и чуть не сбили пожилую женщину в сером плаще с косынкой на голове, она, шатаясь, шла по МКАД, ее было очень трудно заметить в темноте, мы увидели в самый последний момент; странно, она была или пьяная, или не понимала, что делает, или хотела покончить с собой. Денис разволновался, подъехал к постовому и сказал про нее, я был уверен в том, что она хотела покончить с собой, и мне было страшно и радостно одновременно от того, как просто умереть. Я сегодня ждал электричку, чтобы поехать в аэропорт, и мимо моей станции с огромной скоростью проносились поезда, и я думал, что мы обычно думаем, что когда эти поезда проносятся мимо на такой скорости, нам ничего не грозит, но на самом деле что-нибудь не так, мелочь, случайная железка на рельсах, сбой компьютера, и поезд рухнет прямо на тебя. И грузовик может на тебя завалиться и раздавить, когда ты идешь по улице или ждешь зеленого света на переходе, многое может случиться. (Однажды в Интерлакене я видел состав, перевозивший автомобили, в нем было 80 вагонов. Я сидел с сумкой и рюкзаком на платформе и, когда мимо проезжали поезда, думал о том, что можно сейчас встать и броситься под поезд, сделать несколько шагов. На платформе останутся чемодан и рюкзак. Бессмысленно, поэтому интересно. Обо мне напишут в бесплатных газетах и на вокзалах будут сообщать по громкоговорителю о несчастном случае, потому что нарушится (ненадолго) сообщение на одном из самых оживленных участков железной дороги, тысячи людей куда-нибудь опоздают, 35 лет — самый подходящий возраст для того, чтобы умереть, намного лучше, чем 53 или 86, все будут думать, что ты мог бы совершить что-нибудь важное, но не успел, при этом и на уже сделанное ляжет печать значительности, пускай даже это будет что-нибудь совершенно смехотворное, а каждый, кто тебя знал, будет рассказывать, что он был самым важным человеком в твоей жизни, и как хорошо, что воображать себе можно все, что угодно.)