Даниэль Шпек - Bella Германия

Поздним вечером они съехали в безлюдной гавани Салины. Их ИЗО осталась единственной машиной на пароме. Таня безмятежно спала на пассажирском сиденье. Винченцо высматривал дорогу, по которой много лет тому назад ехал с Кармелой на разболтанном грузовом мотороллере. В лунном свете призрачно серебрились очертания скал. Шумело море. Вскоре в темноте показались огни деревни.

Глухое бормотание мощного двигателя эхом перекатывалось по деревне, между старыми домами, желтыми в свете уличных фонарей. Винченцо вспоминал, как когда-то гулял здесь с Кармелой. Интересно, какая она сейчас? Места, во всяком случае, мало изменились. И через двадцать лет все будет так же. Разве что домик родителей Розарии в переулке, ведущем в рыбацкую гавань, больше не выглядел бесформенным нагромождением камней. Стены аккуратно подремонтированы и оштукатурены; ставни, телевизионная антенна, скамейка в цветнике. Понятно, во что Джованни вкладывал свои денежки.

Усталый и пропотевший Винченцо выбрался из машины. Соленый ветерок с моря быстро охладил разгоряченное лицо. Слышался глухой шум прибоя. Внутри ИЗО что-то щелкало и потрескивало.

Они добрались до южной оконечности Европы, отсюда и до Африки рукой подать. Впереди серебрилась гладь моря, позади на многие километры простиралась выжженная солнцем земля.

В окошке на первом этаже зажегся свет, возник женский силуэт.

Минуту спустя женщина появилась в дверях.

– Винченцо? Что ты здесь делаешь? – Розария не без раздражения разглядывала дорогую машину и спящую на переднем сиденье девушку. – Кто это?

– Моя невеста, – соврал Винченцо.

Только утром они увидели комнату, в которой вчера ночью без ног повалились на кровать. В голове все еще отдавался гул мотора, в доме все было тихо. Разве что отдаленный шум моря пробивался сквозь плотно закрытые ставни.

Они лежали на старой супружеской кровати из темного дерева, которая кряхтела так, будто не меньше трех поколений зачинались в ней и в ней же отдавали Богу душу. Стены пахли сыростью. Когда Винченцо попробовал подняться, у него закружилась голова.

– Что с тобой? – Таня положила ладонь ему на лоб.

У Винченцо был жар. Сквозь полузабытье он видел, как Розария без стука вошла в спальню с подносом и поставила на столик возле кровати апельсины, печенье и чашки с кофе. Она открыла ставни и озабоченно склонилась над юношей. Потом что-то сказала Тане на ломаном немецком. Кофе был горячий и горький, дальнейшее прошло мимо сознания Винченцо.

Он впал в беспамятство – пограничное состояние, сотканное из обрывков воспоминаний, фантазий и противоречивых ощущений. Винченцо пребывал вне пространства и времени, не отличая день от ночи, не различая людей у его кровати и тех, что существовали только в его голове. Таня держала его руку, когда Винченцо ночью открыл глаза, позвал мать по-итальянски и дернулся, когда Таня ответила по-немецки. В лучах пробивавшегося сквозь занавески весеннего солнца ему привиделся Винсент в клетчатых домашних тапках, с пистолетом в руке. Винченцо мерещился свет синей мигалки, плясавший на стене соседнего дома, когда они с Таней удирали от полицейских. Он видел, как блестели глаза Энцо, когда тот искал его в зале суда. А потом Винченцо пригрезился дневник Джульетты.

И все это смешалось, сплавилось в сгусток яростного гнева на всех, кто его предал, кто отнял у него мать – единственного на земле человека, ради которого и стоило жить. Винченцо проклинал их – за буржуазное высокомерие и пренебрежение к гастарбайтерам, за немецкую холодность и сицилийское раболепие. Он проклинал и Олафа – за пустую болтовню и никчемные претензии на власть. Проклинал он и себя – за то, что так долго шел на поводу у дураков, явно его не стоивших.

В этом лихорадочном бреду сгорело его прошлое. Здесь, на краю света, не было ничего, кроме влажной духоты, мокрых от пота простыней и пыли, танцующей в пробившемся сквозь ставни солнечном луче. И никаких звуков, лишь треск цикад в саду да отдаленный морской прибой.

Таня не отходила от его постели. Ей помогали Розария, ее мать Мария и бабушка Винченцо Кончетта, счастливая от того, что любимый внук дома. Иногда заскакивала к нему в комнату и крошка Мариэтта, дочь Розарии, с любопытством разглядывала старшего кузена. Из чужого, враждебного мира Винченцо возвратился в лоно семейного уюта, домой, – он знал это наверняка, даже если впервые в жизни понял, что такое дом.

– Ты знаешь историю Эдипа? – спросил он как-то.