Михаил Зуев - Седьмое дао дождя

Небольшое отступление. О радиоэлектронике.

Прожить на врачебную зарплату было невозможно. Поэтому я придумал себе «халтуру». Вернее, две. Первая была проста — я писал компьютерные программы в диссертации нерадивых аспирантов. Тогда как раз была мода — в каждой диссертации должна быть обработка результатов на компьютере, и с оригинальным софтвером. Естественно, большинство аспирантов, тем более из «мандариновых» республик, компьютера и в глаза не видели.

Но на одну «халтуру» плюс зарплата выжить было тоже проблематично. Пришлось придумывать вторую. Я дал объявление в «Вечерку»: «Покупаю неисправные кассетные магнитофоны «Орель-101». «Орель» был уникальным аппаратом. Производили его в Днепропетровске, на военном заводе. Стоил он почти пятьсот рублей «очень старыми». Но он того стоил. В нем было два мотора, почти сенсорное логическое управление, встроенная полупрофессиональная система шумоподавления и очень качественный тракт записи-воспроизведения. Иными словами, «савейский» аппарат за четыреста пятьдесят был аналогичен по классу хорошим западным, стоившим не менее тысячи двухсот.

Но «Орели» — ломались. Причем всегда — в двух-трех характерных местах. И этот лом можно было купить с рук рублей по двести пятьдесят, сдавая потом в комиссионку в абсолютно исправном виде сотни по три.

Так я открыл радиомастерскую на дому. Через мои руки проходило по пять аппаратов в месяц. Я бы мог делать и больше, но оборотных средств на покупку «лома» не хватало. С бытовой радиоэлектроникой я тогда был на короткой ноге.

И вот, в тот вечер, когда мне оставалось запаять последнюю плату в моем усилителе и приступить к отладке (навороченный осциллограф я заимствовал за десять рублей в месяц в ближайшей радиомастерской), раздался звонок в дверь. На пороге стоял Саня.

— Знаешь, я свою семью тоже на два месяца отправил, — сказал он и хитро улыбнулся.

За два часа мы все допаяли и настроили. Крошечный ажурный усилитель прокачивал по тридцать пять ватт на канал без малейших искажений. Мы блаженно сидели на диване, пили пиво и слушали Карлоса Сантану.

На следующий день Саня появился у меня дома с коробкой в руках — он купил такой же полуфабрикатный набор. Второй усилитель — вместе — мы собирали два вечера. Естественно, с «неизменно превосходным результатом».

Монотонная совместная работа сближает людей. Мы подружились.

Молодость, одиночество, наличие автомобиля, хорошей музыки и свободной жилплощади в сочетании с весной будят в людях страсть к приключениям. Так начались наши веселые разгульные два месяца — сплошная «ночь с пятницы на понедельник». Конечно, работу мы не забрасывали. Больных нужно было лечить. Но наука с диссертациями были отложены на потом.

Всему находилось время — беседам ночи напролет, развлечениям, катанию по ночной Москве, пиву с венгерским вермутом и прочему, чем обычно отмечают доблестный путь в такие короткие (как теперь понимаю) годы уходящей юности.

У меня было сорок фамилий,

У меня было семь паспортов,

Меня семьдесят женщин любили,

У меня было двести врагов.

Но я не жалею!

Сколько я ни старался,

Сколько я ни стремился —

Все равно, чтоб подраться,

Кто-нибудь находился.

И хоть путь мой и длинен и долог,

И хоть я заслужил похвалу —

Обо мне не напишут некролог

На последней странице в углу.

Но я не жалею!

Это — тоже «по Высоцкому». Уже не «почти».

И вот пришло лето. Отпуска. Отъезд из Москвы. Потом — осень. Я сменил работу. Дел стало невпроворот. Командировки, разъезды, города, люди, лица. В то время я вел учет своим авиаперелетам над просторами Родины. Получалось по шестьдесят — семьдесят в год.

С Саней мы почти не созванивались. Как-то раз, при случайной встрече он сказал, что едет в Штаты. В гости. На месяц. Оказалось — навсегда.

Он звонил оттуда — один раз. Оставил номер телефона.

Спустя три года я первый раз поехал в США. Перелет был долгим, утомительным (через Франкфурт) и неприятным. Я сидел на самом последнем ряду старого люфтганзовского «джамбо». Над Скалистыми Горами начало мотать так, что стали падать набок тележки для развоза напитков. Молоденькая стюардесса (оказалось — практикантка, первый рейс по маршруту Франкфурт — Сан-Франциско) от страха заплакала. Старый веселый американец, сидевший возле иллюминатора, слева от меня, саркастически заметил: «Никогда больше не полечу Люфтганзой — если долетим, конечно...»