Михаил Зуев - Седьмое дао дождя

Время остановилось. Зависли в небе самолеты. Фотоны, потеряв смысл и опору, колебались без движения в глубинах пространства. Газ в цилиндрах двигателей внутреннего сгорания застыл в необычном состоянии между «гореть — не гореть». А искра со свечей все размышляла — воспламенять смесь, и если да, то когда, сейчас или потом. А как тут разобраться, если Колесо больше не скрипит...

Он был неподвижен, и только вздымавшиеся и подрагивавшие в скорбном рыдании плечи выдавали Его состояние.

Он никогда не боялся работы. Работа — она бывает разной. Можно сочинять языки. Можно конструировать живых. Можно гонять по небу облака. Можно рассыпать, тушить и собирать звезды. Он давно прошел через все это, поднимаясь все выше и выше по той лестнице, даже намека на которую не мог видеть никто. Теперь ему доверили Колесо. Высшая точка.

Когда Он гонял облака — Он мог. Да, Он мог рисовать ими картины в голубизне, и каждый раз эти картины были новыми. Когда Он сочинял языки — Боже, как это было прекрасно — прорисовывать каждый штришок на бесчисленных иероглифах, придумывать имена богам и раскладывать радугу гласных на семь цветов. Но теперь — нет...

Теперь — Колесо. Оно скрипит и скрипит. Все, что с ним можно и нужно делать — вращать. Вращать. И опять вращать. Как это тяжело, когда никто и никогда не спросит тебя — почему ты его вращаешь. Или — почему ты остановился. Когда смысл вращения заключен в нем же самом.

Тоска свилась легким облачком. Лицо поднялось из чаши рук, которых не было. Саднили мозоли, но Он не чувствовал. Он снова взялся за спицы, напрягся и сделал первый шаг. Колесо задрожало, заскрипело и — поддалось его усилию.

Дежурный Архангел проснулся, подслеповато поглядел на тахометр и опять заснул. Ангелы спешно побросали папироски. Дьяволы понуро побрели подсыпать хворосту в свои адские костры. Овну так и не успели обломать рога за картежное жульничество.

Время поехало вперед.

А там, на Земле, малыш в колыбельке под розовым балдахином сладко чмокнул пустышкой, пискнул, вытаращив глазенки на утреннюю звезду, и утих в пелене предрассветной сладкой дремы.

Он вращал Колесо, делая шаг за шагом, круг за кругом. Теперь он знал — зачем. Всего через тридцать два поколения именно Он станет пра-пра-пра-...внуком этого малыша. И точно также будет жевать пустышку беззубым улыбающимся ртом и таращить серые глазенки на добрую утреннюю звезду.

Ведь если вдуматься, это куда приятней, чем гонять облака, придумывать языки, конструировать живых и вращать Колесо Времени.

Розовощекие круглолицые Добряки сидели после рабочего дня по домам и читали газету.

В газете было написано про то, как сложно теперь жить, и как всего не хватает, а кое-чего — так просто в избытке, и про сложную-пресложную ситуацию. И еще про то, что нужно быть сознательным, и правильно осознавать всю сложность момента.

Добряки откусывали кусочек пирожка, запивали его молочком, и готовились было читать дальше, когда в их двери звонили. Приходили почтальоны и отдавали Добрякам конверты. Совсем одинаковые конверты.

Добряки открывали конверты, доставали сложенные вдвое листы бумаги и читали на них:

«Уважаемый Добряк!

Сегодня нам как никогда нужно быть сознательными, и правильно осознавать всю сложность момента. Нам требуется ваша помощь, ваша добрая воля и ваше присутствие Там.»

Добряки доедали пирожок, допивали молочко, собирали рюкзаки — и уходили Туда. И не возвращались. А в стране все были сознательными, и правильно осознавали всю сложность момента.

Правда, скоро стало некому идти Туда. Зато резко выросла продажа румян.

Сколь хватает взгляда, побережье песчано и пустынно.

Почти штиль, лишь мелкая ленивая рябь по серо-зеленоватой воде. Почти вечер, лишь солнце не так низко. Почти осень, лишь цвет неба пока еще летний.

Далеко город, в двух часах автомобилем. Нет от него ни суеты, ни шума, ни даже запаха.

Терпкий аромат утреннего шторма еще не совсем развеян над бухтой. И море лениво лижет берег, как миллион лет назад.

Мелкие камушки, песчинки, осколочки стекляшек перекатываются в дрожи прибоя; блестят веселой какофонией световой игры. Мальки пугливо бродят в прибрежных водорослях.

На длинной тонкой палочке, воткнутой глубоко в песок, с тихим жужжанием крутится маленький пропеллер.

Палочка обстругана перочинным ножиком. Долго стругали ее, не везде аккуратно, но любовно. Наверное, язык высовывали от старания и громко пыхтели-сопели при этом. В двух местах на палочке коричневые пятна — эх, не иначе палец порезали, пока ножик укрощали.