Михаил Зуев - Седьмое дао дождя

Он даст тебе искупление и даст его прежде, чем ты о нем попросишь. Он наделит твою душу целью. Он объяснит тебе путь. Он протянет тебе руку, и рука эта будет гладкой — никакой шерсти. Она не будет пахнуть серой. Она станет благоухать ладаном.

Говорят, он заберет твою душу. А нужна ли тебе душа? От нее — одна боль. Одно смятение. Одни лишь муки. И никакой пользы.

До Бога далеко. Путь к нему непрост. Он, путь, сопряжен — опять же — с муками, лишениями, непониманием и сопротивлением окружающих тебя. И только в кино опускаются руки тех, кто готов бросить камень. Будучи глубоко порочными по сути, они не останавливаются на камнях. Камни — полбеды. Они пускают в ход оружие посильнее камней. И если тебе все же нужно к Богу, будь готов ко всему.

Поразительно, но факт — никакой особой борьбы между Дьяволом и Богом в умах ныне живущих нет. Потому как давно найден компромисс.

Бог живет в Храме. Дьявол — в Преисподней. В Храм можно прийти, помолиться, поставить свечу. Тебе отпустят грехи — в тысячу первый раз. Не хочешь сегодня в Храм — добро пожаловать к Дьяволу. Даже в преисподнюю спускаться не надо. Насилие, наркотики, определенного толка культура столь же доступны, сколь и церкви. Свобода выбора. Победа демократического общества.

Некая церковь занимается импортом алкоголя и табака. Ставки пошлин пониже. Льготы — опять же. Страницы газет пестрят разоблачениями... У батюшки звенит под рясой — он достает сотовый телефон. Зачем ему это? Наверное, чтобы к Богу быть ближе... А вы хотели мне возразить — по поводу компромисса.

Бог не живет в церкви. Там пусто, холодно и гуляет сквозняк. Бог не может жить в церкви, в которую приходят за отпущением грехов, и сразу после дежурного покаяния отправляются на «стрелку». Степень веры не связана с весом «гимнаста на кресте».

Дьявола нет в преисподней. Там жарко и некомфортно. Нет его и среди обезумевших сектантов. Может быть, он с ними — ряжеными в красные и коричневые одежды. Не знаю. На Земле слишком мало зомби — в них и с ними не развернешься. Хотя история двадцатого века знает и обратные примеры.

И Бог, и Дьявол — они живут во мне, в тебе, в каждом из нас. Оставим в покое заблудших, слабых, не ведающих что творят. Им уже ничего не понять. Как и не объяснить. Камней на Земле много. Пусть бросают.

Иисус из Назарета нашел в себе последние силы — сползти со смертного одра и вернуться на крест. Старый швед отдал все за то, чтобы время откатилось всего лишь на сутки назад.

Мы успокаиваем себя — да это всего лишь притчи. Причудливые творения чьего-то разума, пусть и гениального. Коль скоро так — значит, это произведения искусства. Значит, можно и нужно — обсуждать, спорить, рецензировать. Искусство лишь отражает реальность, но не формирует. Искусство — категория отвлеченная, ненасущная. Искусство — как способ упражнения своих мыслительных способностей.

Все правильно. Но...

А если завтра СЛОВО будет тебе самому?

Пронзительное высокое сентябрьское небо висело над берегом Балтики. Была пора начаться сентябрю. Сентябрь знал, что время уже пришло, но все еще медлил. Неровный прибой то глуше, то вновь сильнее накатывал на голые камни, заставляя их сверкать зеркальными линзами. Они сверкали — до черных кругов в глазах.

Ветер рассеивался в верхушках сосен, порождая едва различимый шелест хвои. Рваные облака в полуденном свете, похожие на обрывки газовой фаты, клубились где-то там — совсем высоко, куда облакам залетать не положено.

Они медленно шли по аллее старого парка между высоких сосен. Они шли, держась за руки. Она так хотела согреть Его руку, его тонкие пальцы. Но у нее не получалось. Пальцы оставались холодными, почти безжизненными. Два дня подряд он не мог выходить на улицу без упаковки валидола. Каждый день эта упаковка была новой.

Она любила Его руки. Странной формы, с длинными пальцами, почти всегда — ненастоящие, восковые, неподвижные.

Она полюбила Его за руки.

Десять лет назад она пришла на концерт. На Его концерт. Она ничего не понимала в музыке. Кажется, кто-то пригласил ее. И она согласилась. Вернее — не отказалась.

Он вышел к роялю. Сел, аккуратно расправив фалды фрака. Смолкли аплодисменты.

Дирижер, за минуту до этого — совсем нормальный, обычный человек, каких можно сотнями встретить в метро и троллейбусе — внезапно преобразился, стал большой птицей, весь подался вперед. Взлетела палочка. Началось вступление.